Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт
По возвращении из Сочи нас ожидал неожиданный подарок. Однажды в партбюро раздался телефонный звонок: «Вашей киностудии по распоряжению товарища Фурцевой выделены шесть автомашин «Москвич». Немедленно представьте список».
Тут же собрала партбюро, членов месткома и представителя дирекции. Оказалось, эти машины были выпущены заводом сверх плана, и их решено было продать творческим работникам Москвы. В список включили директора, главного редактора, то есть меня, и четырех наиболее заслуженных режиссеров.
Не мешкая, организовали на студии кружок начинающих автолюбителей. В вождении практиковались на площадке ВДНХ. Ваню посторонним никто не считал ― он нередко помогал нашим сценаристам и режиссерам в философском осмыслении темы, и, как правило, безвозмездно. А в это время был официальным консультантом фильма «Происхождение жизни на земле» режиссера В. А. Шнейдерова.
В декабре 1956-го, получив открытку с извещением, мы взяли с собой пятнадцать тысяч и помчались за своим нежданным «подарком». К сожалению, все машины были серого цвета, но Ивану Васильевичу так не хотелось откладывать покупку, что пришлось согласиться и на серую... С нами был шофер Василий Кузьмич, который в свое время был водителем персональной машины Ивана Васильевича, ― он и перегнал «Москвич» к дому.
В мае 1957-го почти вся наша группа сдала так называемую «теорию» на «пять». Профессионалы, толпившиеся у здания ГАИ, даже не поверили нам. «Так не бывает», ― мрачно сказал один из них. Но вот с вождением машины для некоторых, в том числе и для меня, дело оказалось посложнее. Мотор у меня заглох, машина остановилась прямо перед надвигающимся на нас трамваем:
― Ой, что делать? ― охнула я.
Подскочил милиционер, увидел, что машина ГАИ, отдал честь и сказал инструктору:
― Надеюсь, гражданка прав не получит.
― Конечно, ― ответил тот.
Ваня права получил , а мне вскоре стало не до прав
Первый инфаркт
В конце мая Иван Васильевич переболел гриппом, чувствовал себя после него плохо, однако 7 июня отправился на совещание физиков, где, слушая философскую «чушь» многих ораторов, в особенности академика Фока, не выдержал и выступил. Придя домой, жаловался на какую-то стесненность в груди, объясняя «остатками гриппозного состояния». Я просила его отказаться в связи с этим от намеченной прогулки на машине, вызвать доктора, но мои увещевания не помогли. Он заявил, что ему стало лучше и он намерен выполнить свое обещание и покатать больную Изабеллу и ее мужа днем в субботу 8 июня. Когда заехали за ними, я заметила, что ему явно плохо; вновь все стали просить его никуда не ехать. Он отверг все наши уговоры, сказал, что чувствует себя хорошо. «Если уж ехать, пусть машину поведет Василий Кузьмич», ― просила я, но, видно, ему так хотелось показать свое искусство вождения, что он сел за руль сам. Уже через некоторое время я заметила, что от боли в груди он чуть ли зубами не скрипит, нос у него побелел, но руль Василию Кузьмичу он так и не отдал и довез нас до самого Отрадного. Необыкновенно красиво было здесь. Ваня с трудом вылез из машины и неожиданно лег на влажную траву, хотя был в светлом сером костюме. Он был всегда очень аккуратен, и уже одно это говорило о том, что ему очень плохо, очень.
― Надо скорее уезжать, ― сказала я.
Но Ваня улыбнулся:
― Гуляйте, просто мне захотелось полежать.
Мы, однако, не согласились. Уже без всяких возражений он уступил руль Василию Кузьмичу. Какое счастье, что я попросила его на всякий случай поехать с нами! Полные тревоги, подъехали к нашему дому, все хотели тут же разъехаться, дать Ивану Васильевичу отдых, но он не согласился:
― Нет, нет, как договорились, идем к нам пить чай.
И гости были вынуждены подняться наверх. Я была вне себя от беспокойства, но возражать и спорить с ним... разве для него это было бы лучше? Гости посидели, выпили чаю, быстро собрались, и Василий Кузьмич повез их домой. Едва за ними захлопнулась дверь, Ваня схватился за сердце:
― Рая, мне очень плохо, ― и упал на скамейку в передней.
С трудом довела до постели, уложила, стала расспрашивать, где и что болит, и схватилась за голову: инфаркт. Только что мы делали фильм о гипертонии с консультацией профессора Мясникова, который категорически утверждал, что это заболевание обязательно заканчивается инфарктом, если систематически не лечиться. Ваня же постоянно забывал о лечении, как только оказывался вне стен дома. Стала звонить всем и вся, советоваться, кого вызвать из врачей и профессоров. Быстро приехали кардиолог профессор Шпирт и наблюдавший Ваню врач из Академии наук. С огромным желанием поверить я услышала, что это еще не инфаркт, а лишь предынфарктное состояние, что, может быть, все обойдется. Приняли какие-то первые меры и уехали.
Хоть и страшно мне было одной, но я была довольна, что дети наши в отъезде. В самом начале июня они уехали вместе с Маврушей в Коктебель, где мы сняли для них полдома. У Сони к тому времени было уже двое малышей ( в «день смеха» появился сын Алеша. Когда ее муж Костя именно 1 апреля позвонил мне, что у них родился сын, я не поверила, думала, что он меня разыгрывает...) Так что помощи от детей ждать не приходилось, а потому, взяв себя в руки, стиснув зубы и осушив глаза, с веселой улыбкой я стала ухаживать за своим любимым мужем. Всю ночь сидела рядом, стараясь угадать каждое желание.
Не помню уж, как и ночь прошла, а утром ― звонки, звонки... Приехали мои неизменные подруги ― Соня Сухотина, Изабелла, Люба Щекина. Вновь вызвали врачей из поликлиники Академии наук и частных профессоров. К вечеру роковой диагноз был подтвержден электрокардиограммой: «инфаркт». Для серьезного лечения было потеряно почти три дня. «Лежать только на спине» ― тяжелое испытание! Спина у Вани совершенно одеревенела. И хотя мне помогали друзья, я сбивалась с ног. Спать не могла совершенно, даже когда возле него дежурили мои верные друзья ― Соня или Изабелла. На десятый день мне сделалось так плохо, что по настоянию Сони Сухотиной врач, пришедшая к Ване, была вынуждена измерить мне давление. Было двести на сто. «Гипертонический криз», ― сказала врач. Прописала серпазил и приказала лежать. А как лежать? Не дай бог Ваня узнает, что я больна. Поэтому, несмотря на уговоры Сони, я, как только врач ушла, встала и с самым веселым видом вошла в кабинет, где лежал он.
― А ты не больна? Что-то Роза Абрамовна долго была у тебя? ― это было первое, о чем он спросил.
― Да ты что? Просто мы с ней всерьез поговорили о том, как лучше организовать уход за тобой, чем кормить. Ты же ничего не ешь.
Вскоре ему стало как будто немного лучше. Мне все твердили, что его следует положить в больницу, но я боялась. Врачи говорили, что это можно делать не раньше чем через три недели, а пока он «нетранспортабелен». Агитируя за перевоз в больницу, те же врачи говорили, что там таких роскошных условий, как дома, у него, конечно, не будет. И все же они его туда перевезли, и я при первом же посещении поняла, что они имели в виду, когда говорили о наших прекрасных условиях. Больница была переполнена. В палате, где поместили Ваню, он был пятым, проходы между кроватями были узкими, окно, несмотря на лето, было закрыто и открывалось лишь иногда «для проветривания», а больные в это время укрывались одеялами с головой. Дома же он лежал один в большом кабинете, все окна и балконы (их у нас два) раскрыты, и прохладный ветерок гулял по квартире, отнюдь не рискуя его задеть ― он лежал на кровати, стоявшей в углу. Дома мы не оставляли его ни на минуту, только когда засыпал. Самое интересное: он быстро, хотя и ненадолго, засыпал под чтение юморесок из «Крокодила», а Достоевский, наоборот, его возбуждал.
