Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки
Во-вторых, более широкими были и рамки, в которых могла проявиться человеческая индивидуальность. Конечно, строго разграничивалось, кто «наш», а кто «не наш». Однако среди «не наших» допускались оттенки. И оставались возможности для аналитики. На тему, кто придет на смену Брежневу, рассуждали лишь на интеллигентских кухнях, но обсуждать, кто будет следующим президентом США, и просчитывать варианты можно было не только в «Нью-Йорк Таймс», но и в «Правде». Способному человеку было, где развернуться. И лучшими советскими журналистами тех лет были международники. Сейчас даже в официальной печати нередко ностальгически вспоминают «золотое время» нашей международной журналистики и ее традиции, утерянные на грани 80-х и 90-х гг. «Голоса», конечно, были важны для многих, но, во-первых, их слушали не все и не всегда, особенно в годы, когда их сильно глушили. Во-вторых, они бывали необходимы там, где информационная стерильность особо ощущалась (но и они подавали советскую жизнь с перекосом: «диссидентские источники» рассказывали, прежде всего, о себе). А интерес к международным событиям, имевший в русском обывательском сознании давние корни (Саша Черный: «Мне известны различные версии относительно Англии в Персии»), мог удовлетворяться за счет собственных источников. Одним хватало «Правды» или «Известий», другие читали «За рубежом» и ходили слушать международников.
Лекторы играли особую роль. Слово улетает, написанное остается и может быть приобщено к делу. Поэтому в лекциях допускались (разумеется, в определенных рамках) вольности, которые в газете вычеркнул бы редактор. Лекторы, знакомые с иностранной прессой и тассовскими материалами «для служебного пользования», владели информацией, закрытой для непосвященных, и дозировано ее сообщали. Препарировали и раскладывали по полочкам. Это бывало интересно, на лекции ходили, как на концерты. Дом ученых был одним из мест, где «концерты на политические темы» проходили регулярно.
Но, конечно, многое зависело от личности лектора, информацию надо было уметь подавать. Даже в Доме ученых бывали ораторы на редкость скучные. Но бывали и мастера своего дела. В 60-е гг. знаменит был Г. М. Свердлов (брат «того самого» Свердлова), часто выступавший в Доме ученых.
Когда я впервые увидел М. С. Капицу, мне его фамилия ничего не говорила, хотя он уже был представлен как доктор исторических наук. Первые минуты разочаровали: ничего от актерской манеры Свердлова и других знаменитостей, далеко не лучшая дикция. Но постепенно впечатление стало меняться. Стало очевидным, что на трибуне человек, действительно знающий, свободно владеющий разнообразной информацией. В конце 1966 г. в центре общественного внимания был Китай, где недавно началась «культурная революция». В газетах об этом писали немало, но цельной картины не получалось, многое оставалось неясным. А Михаил Степанович свободно говорил о происходящем, давал характеристики Мао Цзэдуну, его жене, Линь Бяо и другим деятелям. Я не имел тогда понятия о послужном списке Капицы, но было очевидно, что он бывал в Китае, знал этих людей, изучал их. А характеристики оказывались отличными от того, что тогда писали и говорили, в том числе и по западному радио. Например, много тогда было слухов про Линь Бяо, его называли чуть ли не «злым гением» Китая. Совсем иное говорил Михаил Степанович: «Да это китайский Рокоссовский, Черняховский! Молодой, смелый генерал, мало искушенный в политике. Не получится из него наследник Мао!». Впоследствии это подтвердилось.
Потом я не раз слышал Капицу в Доме ученых, старался не пропускать именно его выступления: он оказался интереснее других лекторов. Скажем, Г. М. Свердлов очень строго держался официальной линии, умело расцвечивая ее деталями и анекдотами, почерпнутыми из западных источников. А у Михаила Степановича чувствовалась личность. Он не боялся отстаивать свою точку зрения, не всегда думая про ее соответствие официальной.
Наличие собственной точки зрения вовсе не означало какого-то фрондерства. В те годы у Михаила Степановича не было в помине «двоемыслия» и тем более «кукишей в кармане», свои идеи он высказывал прямо и иногда грубовато. А если его мнение иногда расходилось с официальным, то не в сторону, ныне называемую «демократической», а скорее в обратную.
Помню его трактовку в 1968–1970 гг. чехословацких событий. Он, безусловно, видел в происходившем угрозу делу социализма, а ввод войск искреннее одобрял (как одобряли его тогда все-таки многие у нас). Но потом у него появилось недоумение из-за недостаточно решительных, по его мнению, действий нового чехословацкого руководства. В начале 1970 г. А. Дубчека, уже снятого с высоких должностей, отправили послом в Турцию. И Михаил Степанович сокрушался: «Вместо того чтобы посадить Дубчека на скамью подсудимых, его зачем-то отправляют послом». По залу пошел ропот: среди слушателей было немало сочувствовавших «пражской весне». Впрочем, ход событий шел в сторону того, что хотелось лектору: через несколько месяцев Дубчека отозвали из Анкары и исключили из партии (до скамьи подсудимых дело, однако, так и не дошло).
И никогда Михаил Степанович не скрывал своего отношения к И. В. Сталину, имя которого на официальном уровне тогда произносилось редко. Однажды произошел такой инцидент. Один из слушателей не выдержал его похвал и крикнул: «Сталин – преступник!». Все ждали реакции лектора. Он сказал: «А я вам отвечу, как английский король!», и произнес девиз ордена Подвязки: «Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает». Его оппоненты ожидали какого угодно ответа, только не этого, эффект неожиданности сработал, и инцидент был исчерпан.
Уважение к Сталину могло сочетаться у Капицы с высокими оценками совсем других политиков. Особо он почитал Ш. де Голля. На одной из лекций он долго о нем восхищенно говорил, особо подчеркивая его политическое долголетие: сколько лидеров в мире уже сменилось, а де Голль остается главой нации.
Но в этой речи проявилась и другая черта Михаила Степановича: увлекаясь чем-то, он мог проглядеть изменение ситуации. Панегирик де Голлю он произнес в середине апреля 1969 г. Через две недели де Голль покинул пост президента и навсегда ушел с политической сцены. Теперь аналитики единодушно считают, что такой поворот событий был предрешен еще годом раньше, и в последний год президентства де Голль уже был не тот. Но Капица этого не заметил. Вообще в прогнозах он мог быть прав, как в случае с Линь Бяо, но часто и ошибался. Еще одним симпатичным ему лидером был Нородом Сианук. Ему он предсказывал долгое и успешное политическое будущее накануне его свержения (впрочем, спустя много лет он все-таки появился опять в политике).
