Екатерина II: алмазная Золушка - Бушков Александр Александрович

Даша. Он запретил им говорить по-французски!

Семен хохочет.

Смейся, смейся, а бедные барышни без французского языка, как без хлеба, сохнут. Да этого мало: немилосердный старик сделал в своем доме закон, чтоб здесь никто, даже и гости, иначе не говорили, как по-русски, а так как он в уезде всех богаче и старе, то и немудрено ему поставить на своем.

Семен. Бедные барышни! то-то, чай, натерпелись они русского-то языка!..

Даша. Это еще не конец. Чтоб и между собой не говорили они иначе как по-русски, то приставил к ним старую няню, Василису, которая должна, ходя за ними по пятам, строго это наблюдать; а если заупрямятся, то докладывать ему. Они было сперва этим пошутили, да как няня Василиса доложила, то увидели, что старик до шуток не охотник. И теперь, куда ни пойдут, а няня Василиса с ними; что слово скажут не по-русски, а няня Василиса тут с носом, так что от няни Василисы приходит хоть в петлю.

Семен. Да неужли в них такая страсть к иностранному?

Даша. А вот она какова, что они бы теперь вынули последнюю сережку из ушка, лишь бы только посмотреть на француза.

Семен. Да щедры ли твои барышни? скажи-тка, вот, – как бы тебя спросить – легко ли их разжалобить?

Даша. Легко, только не русскими слезами; в Москве у них иностранцы пропасть денег выманивают.

Семен (в задумчивости). Деньги – палки, палки – деньги, как будто вижу и то и другое! Черт знает как быть; и надежда манит, и страх берет.

Даша. Семен, что ты за горячку несешь?

Семен. Славно! божественно! прекрасно! Даша! жизнь моя!..

Даша. Семен! Семен! С ума ты сошел!

Семен. Послушай, как скоро барышни воротятся...

Лиза (показываясь). Даша, Даша! господа идут, уж на крыльце. (Уходит.)

Даша. Сбеги по этой лестнице.

Семен. Прости, сокровище! прости, жизненок! прости, ангел! ты будешь моя! Жди меня через пять минут! (Убегает.)

Даша. Ну, право, он в уме помешался! (Садится за шитье.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Фекла, Лукерья, Даша и няня Василиса, которая становит стул и, на нем сидя, вяжет чулок, вслушиваясь в разговоры барышень.

Фекла. Да отвяжешься ли ты от нас, няня Василиса?

Лукерья. Няня Василиса, да провались ты сквозь землю!

Няня Василиса. С нами Бог, матушки! Вить я господскую волю исполняю. Да и вы, красавицы мои барышни, что вам за прибыль батюшку гневить, – неужли у вас язычок болит говорить по-русски?

Лукерья. Это несносно! сестрица, я выхожу из терпения!

Фекла. Мучительно! убивственно! оторвать нас ото всего, что есть милого, любезного, занимательного, и завезти в деревню, в пустыню...

Лукерья. Будто мы на то воспитаны, чтоб знать, как хлеб сеют?

Даша (особо). Небось для того чтоб знать, как его едят.

Лукерья. Что ты бормочешь, Даша?

Даша. Не угодно ль вам взглянуть на платье?

Фекла (подходя). Сестрица, миленькая, не правда ли, что оно будет очень хорошо?

Лукерья. И, мой ангел! будто оно может быть сносно!.. Мы уж три месяца из Москвы, а там, еще при нас, понемножку стали грудь и спину открывать.

Фекла. Ах, это правда! Ну вот, есть ли способ нам здесь по-людски одеться? В три месяца Бог знает как низко выкройка спустилась. Нет, нет! Даша, поди кинь это платье! Я до Москвы ничего делать себе не намерена.

Даша (уходя, особо). Я приберу его для себя в приданое.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Фекла, Лукерья и няня Василиса.

Лукерья. Eh bien, ma soeur... [5]

Няня Василиса. Матушка Лукерья Ивановна, извольте говорить по-русски: батюшка гневаться будет!

Лукерья. Чтоб тебе оглохнуть, няня Василиса!

Фекла. Я думаю, право, если б мы попались в полон к туркам, и те с нами б поступали вежливее батюшки, и они бы не стали столько принуждать нас русскому языку.

Лукерья. Прекрасно! Божественно! с нашим вкусом, с нашими дарованиями, – зарыть нас живых в деревне; нет, да на что ж мы так воспитаны? к чему потрачено это время и деньги? Боже мой! когда вообразишь теперь молодую девушку в городе, – какая райская жизнь! Поутру, едва успеешь сделать первый туалет, явятся учители – танцевальный, рисовальный, гитарный, клавикордный; от них тотчас узнаешь тысячу прелестных вещей; тут любовное похищение, там от мужа жена ушла; те разводятся, другие мирятся; там свадьба навертывается, другую свадьбу расстроили; тот волочится за той, другая за тем, – ну, словом, ничто не ускользнет, даже до того, что знаешь, кто себе фальшивый зуб вставит, и не увидишь, как время пройдет. Потом пустишься по модным лавкам; там встретишься со всем, что только есть лучшего и любезного в целом городе; подметишь тысячу свиданий; на неделю будет что рассказывать; потом едешь обедать и за столом с подругами ценишь бабушек и тетушек; после домой – и снова займешься туалетом, чтоб ехать куда-нибудь на бал или в собрание, где одного мучишь жестокостью, другому жизнь даешь улыбкою, третьего с ума сводишь равнодушием; для забавы давишь старушкам ноги и толкаешь их под бока; а они-то морщатся, они-то ворчат... ну, умереть надо со смеху! (Хохочет.) Танцуешь как полоумная; и когда случишься в первой паре, то забавляешься досадою девушек, которым иначе не удается танцевать, как в хвосте. Словом, не успеешь опомниться, как уж рассветает и ты полумертвая едешь домой. А здесь, в деревне, в степи, в глуши... Ах! я так зла, что задыхаюсь от бешенства... так зла, так зла, что.. Ah! Si jamais je suis... [6]

Няня Василиса. Матушка Лукерья Ивановна! извольте гневаться по-русски!

Лукерья. Да исчезнешь ли ты от нас, старая колдунья!

Фекла. Не убивственно ли это, миленькая сестрица? Не видать здесь ни одного человеческого лица, кроме русского, не слышать человеческого голоса, кроме русского?.. Ах! я бы истерзалась, я бы умерла с тоски, если б не утешал меня Жако, наш попугай, которого одного во всем доме слушаю я с удовольствием. Милый папенька! как чисто говорит он мне всякий раз: vous etes une sotte [7]. А няня Василиса тут как тут, так что и ему слова по-французски сказать я не могу. Ах, если бы ты чувствовала всю мою печаль! – Ah! Ma chere amie! [8]

Няня Василиса. Матушка Фекла Ивановна, извольте печалиться по-русски, – ну, право, батюшка гневаться будет.

Фекла. Надоела, няня Василиса!

Няня Василиса. Ах, мои золотые! ах, мои жемчужные! злодейка ли я? У меня у самой, на вас глядя, сердце надорвалось; да как же быть? – воля барская! вить вы знаете, каково прогневить батюшку! Да неужели, мои красавицы, по-французски говорить слаще? Кабы не боялась барина, так послушала бы вас, чтой-то за наречье?

Фекла. Ты не поверишь, няня Василиса, как на нем все чувствительно, ловко и умно говорится!

Няня Василиса. Кабы да не страх обуял, право бы послушала, как им говорят.

Фекла. Ну да вить ты слышала, как говорит наш попугай Жако?

Няня Василиса. Ох, вы, мои затейницы! А уж как он, окаянный, речисто выговаривает – только я ничего-то не понимаю.

Фекла. Вообрази ж, миленькая няня, что мы в Москве когда съезжаемся, то говорим точно, как Жако!

Няня Василиса. Такое дело, мои красавицы! Ученье свет, а неученье тьма. Да вот погодите, дождетесь своей вольки, как выйдете замуж.

Лукерья. За кого? за здешних женихов? сохрани Бог! мы уж их с дюжину отбоярили добрым порядком; да и с Хопровым и с Таниным, которых теперь нам батюшка прочит, не лучше поступим. Куда он забавен, если думает, что здесь кто-нибудь может быть на наш вкус!