Борис Соколов - Вольф Мессинг
Предсказание Мессинга сбылось. В 78-м году мы с сыном покинули Родину. И слова Мессинга “где-то на севере Америки” означают теперь конкретный адрес. Мой сын успешно кончил за два года колледж в Охайо и при нем оставлен работать врачом и преподавателем…»
Думаю, что слова о том, что его скорее уберут, чем выпустят, действительно были произнесены Мессингом. Он намекал на то, что, как человек, общавшийся со Сталиным и Берией, он является носителем таких государственных секретов, что его ни в коем случае не выпустят за пределы СССР. И это должно было объяснить окружающим, почему Мессинг никогда не ездит за границу. В действительности же ни в Израиль, ни в какую-либо другую страну эмигрировать Вольф Григорьевич не хотел. Он прекрасно понимал, что его талант имеет шанс на признание только в советских границах. В том же Израиле и уж тем более в Америке Мессинг столкнулся бы с сильной конкуренцией в своем жанре, которой мог и не выдержать. Да и интереса к психологическим опытам у западного зрителя было значительно меньше, чем у советского, не избалованного индустрией развлечений.
Был ли у Мессинга архив? По этому поводу следователю Николаю Китаеву писала последняя ассистентка Мессинга Валентина Ивановская: «…Вы — единственный человек, который интересуется архивом Вольфа Григорьевича, или, по паспорту — Гершиковича, — Мессинга после его смерти. Обычно интересовались его бриллиантами… Насчет архива Вольфа Григорьевича могу сказать, что рукописей у него не было… Если называть архивом газеты, журналы, фотографии, афиши, грамоты за шефские выступления, письма с просьбой о лечении, то это хранится у меня в папках…»
Полагаю, что здесь Валентине Иосифовне можно верить. В сокрытии или присвоении мессинговских рукописей она никак не могла быть заинтересована. Тем более что Мессинг не обладал никакими литературными способностями и поэтому не мог самостоятельно написать даже собственные мемуары. Поэтому не стоило ожидать, что он оставил после себя какие-либо философские или психологические трактаты.
Кстати сказать, существуют люди, и сегодня претендующие на родство с Вольфом Мессингом. Есть версия, что Вольф Григорьевич ошибался, когда думал, что его братья погибли во время холокоста. После его смерти у него объявилась племянница. Лидия Мессинг родилась в 1953 году в Бельгии. Ее отец Беньямин будто бы был родным братом Вольфа Мессинга. Он сумел бежать из Варшавского гетто к партизанам, затем пробрался во Францию, потом оказался в Марокко, после войны вернулся во Францию, где женился на еврейке из Польши. Позднее семья Лидии Мессинг переехала в Аргентину, а оттуда в 1976 году — в Израиль. Однако рассказ Лидии доверия не вызывает и изобилует явно фантастическими подробностями. Она утверждала в интервью журналисту Борису Рохленко: «В 1966 году (мне тогда было 13 лет) отец мне сказал, что в Москве у него есть брат Вольф и что он хочет познакомиться со мной. Отец объяснил мне, что я поеду в Берлин, Вольф будет ждать меня в Берлине, а оттуда мы полетим в Москву.
Я приехала в Москву летом, было много пуха от тополей. Спросила: “Это ваш снег?” Он сказал, что это “снег лета”, но зимой снег тоже есть.
Дом, в котором жил Вольф, — это был отдельный дом. Что я помню — лестница наверх посреди зала. Было два этажа. Дом очень красивый. В каком-то привилегированном районе Москвы. У меня была отдельная комната.
С ним жила или глухая, или немая женщина. Очень красивая. Я не знаю, была ли она ему женой (я была слишком мала для того, чтобы это понять). Она кормила меня завтраком. Мы не разговаривали, она только ставила мне еду, гладила меня. Я не знала ни слова по-русски, с ним разговаривала на идиш. А с домработницей объяснялась знаками, выучила только: “Я хочу кольбас!”
У Вольфа был громадный письменный стол и пишущая машинка. Очень шумная. Помню, что он пил водку. От него узнала, что есть водка с перцем. Для меня это было очень странно, до России я этого не знала. Он мне объяснил, что она еще и острая. Я попробовала. Это я помню. До сегодняшнего дня.
Он ложился спать поздно, вставал рано. Утром делал зарядку. Дома, на улицу не выходил. Утром он всегда был в синем тренировочном костюме с белыми лампасами. Так были одеты все, на всех были одинаковые тренировочные костюмы. Я спрашивала: “Что, в России есть только одна швейная фабрика, и она шьет только один фасон?” Он мне ответил: “Здесь нет моды. Здесь есть только нужда в том, чтобы одеться и не быть голым”.
Невозможно быть в контакте с человеком, который все знает, читает мысли. Очень тяжело. Он знал, в какой день я родилась, в какой час. Я сказала ему: “Папа рассказывал мне, что, когда ты сердился на своего отца, ты мог парализовать коров. Они стояли, как статуи, и не давали молока”. Он рассмеялся и подтвердил, что это правда.
— Папа говорил мне, что ты немножко “ку-ку”.
— Нет, но у меня есть сила.
— Какая сила?
— Сейчас, если я сосредоточусь, вот тот лист могу перенести оттуда сюда.
— Я не верю!
Я видела, как он движением головы поднял лист бумаги в воздух, медленно-медленно перенес его — и лист упал.
Однажды он спросил меня: “Что будем делать на этой неделе?” Я очень любила балет: “Я хочу балет!” Отправились в Большой театр. Он взял обрывки газеты и сказал мне: “Пошли. Сейчас ты подойдешь к кассе с этими клочками. Купишь билеты и получишь сдачу”. Я про себя подумала: “Полный дурачок!” Он ответил: “Я не дурачок. У меня есть сила. Кассирша будет уверена, что это деньги, и даст билеты и сдачу”.
Подошли к кассе. Вольф дал кассирше обрывки, что-то сказал, и она дала сдачу деньгами и два билета. Я была поражена. Отошли от кассы. Я опять про себя думаю: “Наверное, это фальшивые билеты. Нам не дадут пройти". Он говорит: “Нет, мы войдем. Ты посмотришь балет. Все будет в порядке”. Так оно и было — все в порядке.
Однажды я писала домой письмо. Вольф спросил меня, что я пишу: “Не хочу, чтобы твой отец подумал, что я дегенерат”. Я сказала: “Нет-нет, я пишу о том, как ты поднял взглядом лист бумаги, и что он упал в трех метрах. Я ему пишу, что если ты о чем-то подумал, то я это делаю, даже если я этого не хочу. Я могу сказать тебе, что я не хочу, а потом, через несколько минут, иду и делаю. Я знаю, что этого делать не хотела, но в любом случае — сделала. Это что-то совершенно неуправляемое. Ты говоришь: ‘Иди! Вставай!’ — и я несу какую-то мелочь”.
Я стеснялась есть в одиночку. Он идет, приносит что-нибудь, ставит на стол. Я говорю, что не хочу есть. И вдруг начинаю есть. Я же сказала, что я не хочу. А он говорит, что все в порядке, продолжай есть. Я точно знала, что не хочу. И вдруг я ем? Я даже злилась на себя. Я писала отцу: “Папа, я не тупая. Но я не понимаю, как он это делает”».
