Анри Сансон - Записки палача, или Политические и исторические тайны Франции, книга 1
В то время как Шарль-Генрих Сансон со своей бабкой входил в кабинет генерал-прокурора, им попались навстречу два человека, которые оттуда выходили. Один из них был уже в преклонных годах, а другой еще в самом цветущем возрасте. Хотя они оба удалялись очень быстро, сквозь полуотворенные двери легко можно было слышать слова генерал-прокурора, обращенные к полицейскому чиновнику, следовавшему за выходящими:
— Проводите этих господ до их дома, и если через два часа они не выедут из Парижа, то прикажите отвести их в тюрьму.
Проходя мимо Марты Дюбю, оба эти господина как будто смешались; один из них содрогнулся было при виде Марты Дюбю, но скоро оправился и послал ей презрительный взгляд.
— Мой друг, — сказала она своему внуку, — эти негодяи — твои дальние родственники, которых ты даже не знаешь. Они явились сюда, чтобы лишить тебя отцовского наследства. Но вот перед нами доказательство того, что они были приняты очень дурно. Когда меня уже не будет на свете, а тебе приведется встретиться с ними, вспомни, что они хотели сделать с нами.
Действительно, эти два человека, отец и сын, служили исполнителями в одном из провинциальных городов и были дальними родственниками, так как почти все семейства исполнителей, как я уже упоминал, были связаны между собой узами родства. Услышав о болезни моего прадеда, эти господа явились в Париж, чтобы проситься на его место. Чтобы добиться успеха, они сочли за лучшее предложить генерал-прокурору двадцать четыре тысячи ливров, если только он отдаст им это место. Мы уже видели, как встретил генерал-прокурор эту попытку подкупить его. Оба претендента удалились, повесив носы, и еще радовались тому, что удалось отделаться так легко.
Позвольте мне умолчать имена этих господ как потому, что они были родственниками нашего семейства, так и потому, что должен пощадить их из уважения к их потомкам, которые до сих пор носят их имя. Впрочем, почти то же самое повторялось и со мной в продолжение семилетнего выполнения мною должности верховного исполнителя. Особенно это стало проявляться тогда, когда замечено было, что я не буду сильно отстаивать занимаемую мною должность, к которой чувствовал отвращение, и что у меня нет наследников.
Но оставим эти грязные козни и возвратимся к Шарлю-Генриху Сансону, допущенному к исполнению обязанностей своего отца, звание которого он получил только через двадцать четыре года. Это вступление в должность Шарля-Генриха было последним предсмертным подвигом Марты Дюбю. Действительно, скоро она скончалась, оставив после себя многочисленное поколение служителей эшафота.
Смерть ее многое изменила в быту нашего семейства. Жан-Баптист Сансон не захотел более жить вместе c нами потому ли, что здесь все так напоминало ему покойницу-мать, или потому что он надеялся хоть немного поправиться на деревенском воздухе. Как бы там ни было, только он переселился в наш маленький домик в местечке Бри-Конт-Робер, которое в это время было только небольшой проезжей деревушкой. Вероятно, там он успел поправиться, потому что при казни Лалли-Толлендаля у него хватило, как мы видели, силы сдержать обещание, данное когда-то в шутку и обратившееся в такую грустную действительность.
После отъезда отца Шарль-Генрих Сансон, несмотря на свою молодость, стал главой семейства и хозяином дома. Шарлю-Генриху дольше всех членов нашего семейства пришлось владеть тем троном смерти, который зовут эшафотом. Мы видели уже, как он начал свою карьеру варварской казнью Дамьена, осужденного за что-то вроде попытки покушения на жизнь короля, и что скорее можно назвать сумасшествием, чем преступлением. Теперь мы скоро увидим, как тот же самый Шарль-Генрих станет слепым орудием революционных страстей и сам исполнит смертную казнь над несчастным королем. Мы видели, как ему приходилось казнить Лалли и Ла Барра — этих несчастных жертв интриг и фанатизма, но нам придется еще увидеть его в ту эпоху, когда вокруг него будут гибнуть на эшафоте тысячами жертвы террора, жертвы этой кровавой оргии. В это время закон уже карал не мечом правосудия; нет, это орудие оказалось недостаточным и понадобилась на то машина, под ударами которой падала целая жатва человеческих голов.
Мне кажется, что нигде, ни в одной стране, ни при каком правительстве личность палача не играла такой видной роли, какая выпала на долю моему деду в эпоху революции. Исполнитель народного правосудия, исполнитель замыслов Марата и Робеспьера, дед мой в эту замечательную эпоху как будто сделался альфой и омегой всех политических стремлений. Партия роялистов, партия жиронды, партия горы одна за другой попадали в его руки. Любой переворот оканчивался тем, что давалась новая работа роковому куску стали в гильотине, приводимой в движение моим дедом. Как будто в самом деле гильотина, этот венец изобретательности нашего века, заключала в себе разрешение всех социальных вопросов, так бурно поднятых в это время.
Но, распространяясь об этом, я боюсь упустить нить событий и боюсь сказать многое заранее. Мне кажется, что теперь необходимо познакомить читателей со всей карьерой моего деда. Этим я выполню и заданную себе программу и покажу, между прочим, насколько личность Шарля-Генриха Сансона удовлетворяла всему, что только можно требовать от палача.
Итак, возвратимся опять ко времени его молодости, главные события которой нам уже известны. Все подробности его жизни сохранились в наших семейных записках, которые он продолжал вести очень усердно, хотя и не мог еще предвидеть, какую тесную связь будут иметь эти записки с историей нашей страны.
В последнее время царствования Людовика XV крови уже не проливалось. После казни Лалли и Ла Барра, казалось, утихла жажда крови, и королевский двор, погруженный в разврат, более не пятнал себя жестокостью. Поэтому в списке моего деда я нахожу только преступников, осужденных обыкновенным порядком уголовного суда. Все это были незначительные преступники, и преступления их не выходили из общего уровня безнравственности и испорченности человеческой. На одно только обстоятельство стоит обратить внимание: все преступники этого времени, осужденные и приговоренные судом к казни, постоянно апеллировали на решение суда к Парламенту, хотя результатом таких апелляций очень часто бывало усиление наказания.
Среди всех преступлений, о которых я упомянул мимоходом, остановимся на одном, как на более поучительном и заслуживающем большого внимания. Это было отцеубийство, которое я встречаю записанным в 1774 году. За оградой дворца правосудия (Palais de Justice) жил торговец лошадьми Шабер. У Шабера был единственный сын, которому он надеялся передать свою торговлю, в то время процветающую. К сожалению, этот молодой человек не заслуживал тех забот и попечений, которыми его окружали.
