Н. Врангель - Воспоминания. От крепостного права до большевиков
— Кого поймали?
— Ряженого сцапали.
— И рожа разбойничья, — говорит один, — убить этих подлецов мало.
Арестованного уводят. Один из конвоиров, широкоплечий, на вид простоватый, добродушный детина отстает, крутит собачью ножку, закуривает.
— Где ряженого нашли?
— В сорок девятом номере укрывался, проклятый. Под постель залез.
Толпа хохочет.
— Вот так полиция!
— А как хорохорились.
— Выволокли, поставили на ноги. Трясется.
— Кто ты такой-сякой, спрашивает Степанов. Молчит. Ну, мы его по рылу. Раз, два!
— Правильно.
— Так им, сукиным детям, и следует.
— Ну, ну!
— Я, — говорит, а сам трясется, — полотер.
— Вот мерзавец!
— Неужто так и говорит, полотер?
— Хорош полотер!
— Так и сказал — полотер, мы его и повели.
— Ряженого поймали, — снова раздается по улице, и толпа бежит на новое зрелище.
— Народец! — с укором говорит мне знакомый швейцар. — Напрасно человека обидели, я его знаю; уже пятый год живет у нас в сорок девятом номере. Полотер и есть.
— Что же вы им не сказали?
— Как можно, барин? Разве не видите, что за народ нынче? Того гляди, убьют!
Как я потом узнал, полотера скоро выпустили. Говорят, откупился. Но не всегда кончалось так благополучно. Во дворе нашего дома жил околоточный; его дома толпа не нашла, только жену; ее убили, да кстати и двух ее ребят. Меньшого грудного — ударом каблука в темя.
На крыше дома на углу Ковенского переулка появляется какой-то человек.
— Ряженый с пулеметом! — кричит кто-то.
Толпа врывается в дом, но солдат с улицы вскидывает ружье — выстрел. И человек на крыше падает.
— Ура-а! убили ряженого с пулеметом.
Как оказалось, это был трубочист с метлой 51*.
Прохожу по Шпалерной. Пальба на улице идет беспрерывно. В какой-то дом близ церкви Кавалергардского полка стреляют из пулемета.
— Так ничего не выйдет! — говорит бравый, видно, бывалый солдат. — Только зря добро изводим. Нужно вытребовать артиллерию. Петров! Беги-ка на Литейный, пусть пособят, пришлют орудие.
— Кого это вы, други, покоряете?
— Да проклятые ряженые городовые тут засели.
— Налет?
— Куда! скрываются.
Я рассказываю только то, что видел сам, что осталось в памяти, но похожие сценки и события можно было наблюдать по всему городу. Городовой «гипноз» был всеобщим. Я не помню, одновременно ли начались поиски других «врагов», но все поиски врагов происходили таким же образом.
На квартирах арестовывают кого попало и кого заблагорассудится. Аресты производятся не по ордерам, а просто добровольными энтузиастами. Никем не уполномоченные люди врываются в квартиры, шарят во всех углах и закоулках и, найдя мнимого городового, его арестовывают, а не то и убивают.
Арестованных отвозят в Думу.
Автобус мчится. На крыше автобуса, окруженной решеткой, куда нагружают багаж, везут нечто, не то узел, не то живое существо. От толчков существо бросает то в одну сторону, то в другую. Внутри вооруженные люди, развалясь на подушке, курят и смеются. Говорят, это отвозят арестованного бывшего председателя Совета министров Горемыкина. Но не стану говорить больше об арестах. В те дни они не стали еще ежедневным явлением. В основном в те дни гоняли на автомашинах и искали «ряженых городовых».
Переловили ли всех городовых или просто надоело гоняться за ними — не знаю, но вскоре спрос на городовых уменьшился. С городовым, как говорят на бирже, стало значительно слабее.
Преследование офицеров
Тем временем перешли к следующему действию — разоружению офицеров.
Не только тех офицеров, которые принадлежали к Петербургскому гарнизону, но и тех, которые шли на фронт и возвращались с фронта. На офицеров идет правильно организованная облава.
Группы людей стоят на перекрестках, поджидают на железнодорожных станциях. Мальчишки-разведчики снуют повсюду, выискивая добычу. Чуть появляется офицер, они мчатся с докладом — и толпа приступает к делу.
Вот по панели идет офицер; он идет спокойно, не торопясь, не подозревая, что ему что-то грозит, что против него что-то замышляют. Толпа бросается к нему, его окружает, требуют оружия. Иной, ошеломленный внезапностью, почти автоматически передает шашку. Иные вступают в переговоры, что-то объясняют, урезонивают, но их разоружают. Маленький тщедушный кавалерист берется за эфес, но вытянуть оружие из ножен не может: десятки рук его уже схватили за локти, за руки, сбоку и сзади; он лишен возможности двигаться, обороняться — его разоружают силой.
Окружают седого сгорбленного, старого полковника. Одна рука на перевязи, другой он опирается на костыль. Он ранен и в ногу; у него отбирают георгиевское золотое оружие. Защищаться раненый не в силах. Великая скорбь на его чертах.
Как живого, вижу и теперь статного офицера с Георгием в петлице. Он окружен со всех сторон, окружен вплотную, точно в тисках. Он побледнел, но спокоен. Ни один мускул лица не дрогнул; он холодным презрительным взглядом прямо в лицо смотрит на негодяев, и чувствуется, что с таким же холодным презрением он будет смотреть и на смерть. Оружие от него отняли. Он неподвижно продолжает стоять на месте. Какой-то рабочий подскакивает и хочет схватить его за погон. Но из толпы отделяется солдат, вне сомнения прибывший с фронта, и со всего размаха ударяет рабочего по лицу. Тот падает. Толпа хохочет и кричит «ура!». Офицер не торопясь подходит к солдату и что- то ему говорит. Тот стоит застывши, приложив руку к папахе, но лицо его радостно улыбается. Спокойно, твердою походкою, не торопясь оба воина идут дальше. Толпа почтительно перед ними расступается.
Часами из окна гляжу на эти омерзительные картины. И больно, и отвратительно, и хочется от боли плакать, но и уйти, не смотреть — не имею сил.
По вечерам происходят разоружения в зданиях. Эти проводятся не рабочими, а интеллигентною молодежью из учебных заведений, часто детьми; врываются в дома, машут револьверами, шарят повсюду, отбирают все, что похоже на оружие. Одновременно с оружием исчезают со столов и ценные вещи. Порою, от неумения обращаться с огнестрельным оружием, раздается и случайный выстрел, и тогда это дает повод к кровавым расправам, потому что арестовывающие уверяют, что в них стреляли.
А автомобили все мчатся и мчатся. Возбуждение растет и захватывает все большее количество людей.
Под утро толпа врывается в тюрьмы и выпускает уголовных заключенных. Сотни уголовных в серых халатах и куртках, обутые в «тюремные коты» 52*, как поток, с шумом и гамом выливаются из ворот Крестов. Заключенные грабят близлежащие магазины готового платья; тут же на улице они сбрасывают свою тюремную одежду и переодеваются в украденное. С шумом и свистом они уходят. Остается улица серого, от сброшенного одеяния, цвета.
