Александр Поповский - Пути, которые мы избираем
А что он скажет врачам? Пожмет плечами и промолчит или сошлется на то, что все наши знания условны? Нет, там, где решаются судьбы людей, не может быть места гаданию. За дело надо взяться серьезно, с сознанием ответственности и долга. Никто не обязывает его спешить…
Из двух возможных вариантов он выберет менее вероятный: нервная передача подменяется где-то химической. В таком случае маленький желудочек, если лишить его нервных связей с большей частью, где идет пищеварение, должен все же выделять сок. Химические вещества, принесенные кровью, довершат то, чего не доделали нервы. Такая ситуация вполне возможна, а раз так, ее надо проверить.
Аспирант перерезает ветвь блуждающего нерва, который связывает обе части желудка, и лишает меньшую половину регулятора. Теперь раздражение, вызванное баллоном, застрянет у разрушенных нервных путей и приведет к отделению сока лишь в одной половине. Случись иначе, было бы ясно, что, помимо нервов, на железы действуют также и химические вещества.
Это предположение не оправдалось: из фистулы изолированного желудочка не выделялось ни капли сока. Можно было с чистым сердцем признать, что без участия нервов железы не возбуждаются и никакие другие вещества эту функцию не восполняют. Едва Курцин с этим согласился, у него возникли новые сомнения. Надо ли удивляться, ведь он был прежде всего врачом и не мог себе позволить легкомысленное решение. Ведь от этого зависело не только правильное понимание физиологической функции, но и как лечить возникшие страдания.
«Мы убедились, — подытожил Курцин, — что маленький желудочек, отрезанный от влияний блуждающего нерва, не выделяет сока, даже если в большом его очень много. Но где гарантия, что все пути химического воздействия проверены? Так, в привратнике желудка — этом страже, охраняющем выход пищи из желудка в кишечник, — выделяется во время пищеварения химическое вещество, которое с током крови возвращается в желудок, чтобы новым раздражением побуждать железы не ослаблять уже развивающееся сокоотделение. Очень возможно, что эти выделения привратника каким-то образом подменяют собой нервный импульс. Правда, эти вещества появляются лишь во второй стадии пищеварения, когда железы успели полностью себя проявить, — но и эти сомнения надо бы отсеять…»
Только организм, лишенный привратника, а следовательно, его выделений, ответит ему, подменяют ли химические вещества, принесенные током крови, нервную передачу, или линия эта непрерывна. Для большей достоверности он исследования на собаках оставит и продолжит их на человеке.
На этом опыты в лаборатории окончились. Курцин решил начать работать в хирургической клинике с твердым намерением найти там больного, лишенного привратника, и с его помощью решить задание Павлова.
Печальные размышления исследователя
В жизни Куртина наступили перемены. Внешне как будто ничего не произошло. По-прежнему энергично продолжал он свои опыты, по-прежнему его часто встречали в многочисленных клиниках и институтах Ленинграда — то в поисках больных, то среди присутствующих на конференциях, собраниях или в консилиумах. Никто бы не мог его в чем-либо упрекнуть, кроме него самого.
Он приехал сюда издалека, оставив город и родных, товарищей и друзей в Ростове, с единственной целью стать подлинным врачом, не быть вынужденным, как другие, складывать руки перед обреченным больным. Вера в успех ни на минуту не покидала его. «Будешь верить в свое дело, — запомнил он напутствие своего дяди-профессора, — не только доктором или академиком — любимцем народа станешь. Нет большей чести для человека». Еще запомнились слова Пирогова: «Ищите вдохновения… без вдохновения нет воли, без воли нет борьбы, а без борьбы — ничтожество и смерть…»
Шли годы. В лаборатории и в клинике все шло хорошо, всего было вдоволь: и творческих удовольствий и вдохновения. Каждый опыт приносил новые радости, но незаметно зато исчезали прежние. Все меньше оставалось места для всего того, что делало его некогда счастливым. Исчезали милые привычки, согревавшие его в детстве, склонности и увлечения юности; все реже его тянуло из лаборатории к морю, к Неве, в березовую рощу за городом, так напоминающую перелески у родного села.
Мысль о передышке вызывала у него тысячи возражений: «Нет, нет, не сейчас, не сегодня и не завтра. Разумные люди не бросаются навстречу первому проблеску солнца или журчанию ручейка». Сила этих запретов все росла, и все трудней становилось распоряжаться собой, поступать так, как прежде бывало.
Случалось, но все реже и реже, что замкнутый круг размыкался, внутренние запреты слабели. Звучание ли ручейков становилось чрезмерным или солнечные блики слишком густо ложились на мрачные стены лаборатории, — Курцин вдруг оставлял рабочую комнату и стремительно уходил. Он спешил на ипподром, на спортивную площадку, на стадион, как спешат на свидание к старым, но все еще милым друзьям. Проходил день-другой — и беглец возвращался, чтобы вновь погрузиться в любимый повседневный труд.
Хирурги, вырезая язву желудка, нередко вынуждены удалять пораженный болезнью привратник. Организм обходится без стража, охраняющего выход пищи в кишечник, как обходится подчас без части кишечника, без селезенки и желудка. В распоряжении Курцина было трое больных, все необходимое для дальнейших исканий и ни малейшего представления о том, как и с чего начинать. У испытуемых нет ни желудочной фистулы, нет отверстия в глотательном горле, как вводить им баллон, как наблюдать отделение сока.
Многих физиологов это вынудило бы вернуться в лабораторию и продолжить опыты на животном. Курцин не мог на это пойти. Искренне убежденный, что лабораторные исследования бесплодны и не стоят одного наблюдения на больном, он предпочел изменить метод работы, приспособить его к человеку. Люди стоят того, чтобы ради них потрудиться, пораскинуть умом. Есть же упрямцы, готовые верному делу предпочесть сомнительный успех, пожертвовать всем, лишь бы не рискнуть испытанной методикой. У больных нет фистулы — и прекрасно: почему бы не вводить им баллончик через рот и полым зондом откачивать накопившийся сок? Проглотить эти предметы не представляет для больного труда, а в остальном результаты будут те же.
Все трое больных, лишенные привратника, проглотили резиновый баллон, и, когда струя воздуха раздвинула стенки желудка, организм вновь подтвердил, что нервная система целиком сохраняет контроль над железами: из полого зонда побежал сок. У испытуемых нет привратника, значит, нет и веществ, действующих на железы через кровь. Самый строгий судья ничего больше не спросит с него. Может быть, только еще раз повторить… Тут начинаются новые сомнения — законные подозрения ученого. Где, например, гарантия, что какие-нибудь другие неизвестные нам гормоны не восполняют деятельность нервов? Мы не можем их назвать, но никто нас не уверит, что веществ этих нет. Если бы у организма, лишенного привратника, был также рассечен и блуждающий нерв, сомнениям, пожалуй, пришел бы конец. У такого больного раздраженные железы бездействуют. Случись, что у него все-таки отделялся бы желудочный сок, пришлось бы признать, что деятельность нервов все-таки подменяется чем-то вроде гормонов.
