Николай Микава - Грузии сыны
Расстроенный возвращался Кецховели в Баку.
И вот снова сероватые волны Каспия, далекие нефтяные вышки, по-восточному шумные улицы большого города. Ладо разыскал товарищей.
На совещании членов бакинской социал-демократической организации речь шла о создании типографии.
— Деньги от тифлисской организации мы получили. Нужен станок, — сказал Ладо. — Джугашвили обещал прислать также одного наборщика со шрифтом. Но станок трудно достать, для этого требуется разрешение на открытие типографии.
Кецховели предвидел эти трудности. Он запасся когда-то бланками с подписью елизаветпольского губернатора, и теперь эти бланки пригодились. Разрешение было изготовлено. Через некоторое время в магазине Кецховели закупил части типографской машины и доставил в помещение типографии. Все для выпуска газеты было подготовлено.
Наступил сентябрь 1901 года.
Впервые после летней жары вздохнул полной грудью город нефти. Усилился ветер, глухо волновалось Каспийское море. Вздымались волны, вскипали молочной пеной, набегали на плывущие суда, то высоко вскидывая их, то грозя похоронить их в пучине.
В комнате с наглухо закрытыми ставнями, за столом, освещенным керосиновой лампой, сидел Ладо. На столе и на тахте были разбросаны обрезки бумаги, куски свинца и ящики с красками.
Ладо писал. Его брат Григола и рабочий Сико наблюдали за ним.
Временами Ладо устремлял взгляд на железный брус, лежащий в углу, и его глубоко запавшие глаза загорались. Кончив писать, он взял корректуру газетных статей и вышел в соседнюю комнату, откуда доносился стук типографской машины. Ладо подошел к маленькому тщедушному человеку, с трудом ворочавшему колесо машины, и передал ему листки корректуры.
— Это последний кусок.
Они заверстали полосу.
— Ладо, отдохни немного, — сказал Сико, сам едва стоявший на ногах.
— Нет, сначала отдохни ты.
— Ни за что! — рассердился Сико, но Ладо взял его за плечи и насильно уложил на тахте в соседней комнате.
Сико мгновенно уснул.
Ладо укрыл его своим пальто и вернулся к машине.
— Правда, Ладо, поспи хоть часок, — сказал ему Григола. — Ты же знаешь, я с машиной справлюсь лучше тебя. Послушай меня, отдохни. Я отпечатаю полосы и разбужу тебя.
— Ага, ты, значит, считаешь, что я плохо справляюсь со станком? Не доверяешь мне? Эх, ты!
И Ладо ушел в соседнюю комнату. Здесь он опустился на тахту, решив, однако, не засыпать. Спать, когда близится час торжества, завоеванный с таким трудом?! «Нет, теперь не до сна», — думал он, но веки его сомкнулись сами собой.
Григола бодрствовал один в первой нелегальной типографии, где сегодня рождался первый номер нелегальной газеты.
Юноша подошел к машине. Ну вот, последний поворот колеса, и первый номер «Брдзолы» появился на свет. Григола остановился. Допустимо ли, чтобы при этом не присутствовал «отец» газеты, сам Ладо? И Григола тихо вышел в соседнюю комнату.
Товарищи спали глубоким сном.
Григола слегка приоткрыл ставни и выглянул в окно.
Величественный рассвет вставал над Каспием, как бы приветствуя рождение «Брдзолы».
— Проснись, братец! Что с тобой? Вот разоспался! Вставай, говорю! — стал Григола трясти Сико за плечо.
— Что случилось? — воскликнул, очнувшись, Сико.
— Все готово! — ответил Григола.
— Неужели? — радостно спросил Сико и робко оглянулся на спящего Ладо. — Что же теперь делать? Не будить же его!
— Я дал ему слово, что разбужу, — сказал Григола.
Но разбудить Ладо он все-таки не решился и шепнул товарищу:
— Мы должны беречь его, иначе он погибнет. Три ночи сряду глаз не смыкал, все только нас уговаривал отдохнуть…
— Нас двое, неужто не справимся сами? Хватит с него писания статей и правки! А кроме того, где он только не бывает и чего только не делает! Да взять только одни прокламации и брошюры, которые он пишет! Какой у него светлый ум! Да много ли у нас таких, как он?
— И все-таки, — отозвался Григола, — слово я не могу нарушить.
Григола положил руку на плечо Ладо. Тот мгновенно раскрыл глаза.
— Готово! Тебя только ждем! — воскликнул Григола.
— Шутишь!
— Еще минута, и «Брдзола» появится на свет.
Ладо встал, пристально посмотрел на Сико.
— Запомни, Сико, этот день и час! На дворе, верно, еще мрак, какому и подобает быть в царстве самодержавия.
— Нет, уже светло, как на страницах «Брдзолы». Светает, — ответил Григола.
Друзья встали у станка. Григола поставил ногу на рычал, Сико повернул колесо, и машина загремела.
«Брдзола», как птица, взлетела с клекотом над железным станом машины.
Ладо подхватил эту диковинную птицу. Сико и Григола подошли к Ладо и взглянули с улыбкой на раскрытый номер газеты.
Ладо долго разглядывал ее страницы. Казалось, в его глазах отражался отсвет зари.
Ладо очнулся, оглянулся на стоящих рядом товарищей.
— Разве «Брдзола» не вашей кровью создана, друзья? — сказал Ладо, бережно кладя газету на стол. — Вы не щадили собственной жизни, чтобы она могла появиться на свет! — И Ладо с жаром расцеловал товарищей.
Затем он достал из ящика бутылку кахетинского.
— Где ты ее раздобыл, Ладо? — удивился Григола.
— Я припас её ко дню рождения «Брдзолы». Кахетинское вино напомнит нам о Грузии.
И Ладо наполнил вином три стакана.
— Возьмите, друзья! Выпьем за долголетие «Брдзолы»!
— Да здравствует святое дело, которому служит «Брдзола»!
Друзья чокнулись и осушили стаканы.
Потом Григола снова подошел к машине, и со станка полетели новые листы газеты.
Прогремели в небе трубы. Юг сбирается в поход!
Лучезарным днем единым обернулся целый год…
Ладо пел, поминутно взглядывая на все растущую кипу отпечатанных листов.
Видел я — отверзлось небо, страны выросли вдали,
И деревья распускались, и сады кругом цвели.
Видел я в очах любимой пробужденье всей земли!
Ладо всецело отдался мыслям о своем любимом деле, он думал о смелости, самоотверженности, стойкости революционеров и пел.
Молодец с железным сердцем! Без брони ты в бой пошел,
Ибо длань твоя — соколья, зорким взором ты — орел!..
А со станка беспрерывно слетали листы «Брдзолы».
Ладо получил письмо от Надежды Константиновны Крупской. В нем говорилось о плане Владимира Ильича перепечатывать «Искру» в бакинской типографии. Ладо поддерживал эту ленинскую идею.
В октябре поступили первые матрицы «Искры», полученные из-за границы. Одновременно в типографии печатались прокламации и брошюры на русском, грузинском и армянском языках. Бакинскую типографию закавказские большевики назвали «Ниной», а Владимир Ильич писал Кецховели, что он является «отцом Нины».
