Вячеслав Козляков - Михаил Федорович
7 мая 1644 года королевич Вальдемар и вся посольская свита потребовали отпустить их домой. Однако им было отказано, причем даже выговорено за попытку давления на царя. Королевич повел себя с горячностью молодости. Он то стремился тайком убежать из Москвы и даже в стычке со стражей убил стрельца, то намекал на то, что готов наложить на себя руки, то сказывался тяжелобольным «сердечною болезнью», но уже на следующий день пировал допьяна и играл в цимбалы со своими дворянами. Все это страшно раздражало консервативных москвичей. Впоследствии безымянный автор «Повести о внезапной кончине государя Михаила Федоровича» с негодованием сообщал, что королевич вместе со своими людьми «повседневно бесновался по своему беззаконному обычаю и вере: в трубы, и органы, и прочие различные писки не переставали играть на его дворе, а об ином срам и писать». Иноземцев он сравнивал с демонами: «хотя видом, обрядом и составом они люди, но одеянием и волос ращением они как бы демоны, все бесовское и еретическое содевают, во всем бесам угождают»[452].
Окончательно почувствовавший себя пленником в Москве, королевич ждал, когда царь Михаил Федорович вступит в переписку с его отцом королем Христианом IV. 29 ноября 1644 года датские послы передали царю Михаилу Федоровичу письмо короля, естественно поддержавшего сына в стремлении действовать по прежним договоренностям. Спустя месяц царь объявил королевичу, что брак не состоится без перекрещивания. В дело вступил прибывший в Москву польский посол Гаврила Стемпковский, брацлавский каштелян. Он должен был помочь королевичу и противодействовать шведским козням. Польскому послу королевич Вальдемар письменно ответил о своей готовности к некоторым компромиссам: он соглашался на крещение по греческому закону своих будущих детей, на соблюдение постов, если они не повредят его здоровью, и на ношение русского платья. Но в остальном королевич оставался непреклонен. Не помогли и организованные московскими богословами прения о вере[453]. Завершилось это дело, много поспособствовавшее развитию тяжелой болезни царя Михаила Федоровича, уже после его смерти, когда ставший царем Алексей Михайлович отпустил с миром несостоявшегося удельного князя Вальдемара Христианусовича, которому так и не суждено было стать мужем его сестры и владельцем Суздаля и Ярославля, а возможно, еще и Новгорода и Пскова.
Уже после кончины царя Михаила Федоровича Алексею Михайловичу пришлось делать выводы из тех уроков, которые получил его отец, пытаясь укрепить Московское государство, стоявшее между Востоком и Западом. В царствование Алексея Михайловича строительство оборонительной черты и создание новых городов на юге и востоке государства продолжатся. Московское государство снова вступит в затяжные войны со Швецией и Польшей, но их результат уже не будет таким катастрофическим, как в Смутное время. Скорее, наоборот. Пройдет время, и уже в царствование Петра I династические браки русских царевен станут обычным делом. Основания же всей последующей политики России как на востоке, так и на западе были заложены в XVII веке царем Михаилом Федоровичем.
Глава пятнадцатая
«Быти царству его тиху…»
Царь Михаил Федорович умер на следующий день после того, как ему исполнилось 49 лет[454]. По меркам семнадцатого столетия, возраст, конечно, почтенный, но не более того. Достаточно вспомнить, что царский отец патриарх Филарет Никитич в год своего 50-летия всего лишь находился во главе ростово-ярославской митрополии и даже не мог помыслить о своей будущей судьбе, об управлении Московским государством вместе с сыном. Следовательно, современники, не посвященные в тайну состояния царского здоровья, не могли быть подготовлены к смерти царя. Так оно и было. Автор «Пискаревского летописца» оставил известие о том, что «лета 7153-го году месяца июля в 12 день с суботы на неделю в 4-м часу ночи преставися государь царь и великий князь Михаил Федорович всеа Русии… И бысть во граде Москве плач великой и кричанье во всем народе от всяких чинов людей от 4-го часа ночи по 7-й час дни»[455]. Другой московский книжник, автор продолжения «Нового летописца» писал: «В 153-м году июля против 8 числа в 3-м часу нощи внезапу Росискаго царствия великое светило угасе. Преставися государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Руси. А на царстве был 30 полтретья годы»{5}. Использованный летописцем образ погасшего «светила» подчеркивает неожиданность произошедшего. Имеется в записи и виршевая эпитафия царю Михаилу Федоровичу:
Имея нрав кроток и незлобив
Упражнялся всегда росправных дел царствия своего благих
И кротких по достоинству снабдевая
Злонравных страхом укротевая А всем равнениея даруя
И в сиклитцкой чин природных людей достойных тому жалуя
А непородных людей и недостойных тому чину быти во вся дни царствия своего не допущая
И чин царский уставлен прежними государи крепко сахраняя
И никогда во всем не пременяя.
«Видев же преблагий Богъ во всем благие его пребывание повел быти царству ево тиху и безмятежну исполненну всех благих во вся дни царствия ево»[456].
Тот набор добродетелей, которые современники приписывали царю Михаилу Федоровичу, представлял собой идеал царской власти вообще. Можно заметить, что сложился он по контрасту с эпохой Ивана Грозного и Смутным временем. Первые черты царя Михаила Федоровича, о которых вспоминает современник после его смерти, — кротость и незлобивость, спокойное послушание своему царскому долгу. Царь видится тружеником, действовавшим в интересах достойных людей, но державших в страхе людей злых. Интересно сопоставить эти оценки с отзывом Адама Олеария, писавшего, что царь «был очень благочестив и богобоязнен; отцу своему он, в течение всей его жизни, оказывал великий почет и сыновнее послушание». Застав при вступлении на престол «в стране большие беспорядки», царь Михаил Федорович «постарался поскорее заключить мир с соседними государями, правил кротко и относился милостиво к иностранцам и туземцам; все говорили, что в стране в противность тому, к чему русские привыкли, за целые сто лет не было столь благочестивого государя»[457]. На прижизненном портрете царя Михаила Федоровича, помещенном в книге Адама Олеария, содержится латинская надпись со словами: «В милости не превзойденный»[458].
