Татьяна Тарасова - Красавица и чудовище
На табло горели оценки — все 6,0. И люди, которые долго выясняли, ехать нам на этот турнир или не ехать, тихо подходили и еще тише говорили: «Поздравляем». Это такой цирк, дальше ехать некуда. Им вроде стало стыдно. Я б на их месте уволилась. Приехал же с Олимпиады хоккейный тренер Владимир Юрзинов и написал заявление об отставке, потому что команда не стала первой. Люди, у которых есть честь и совесть, раньше стрелялись. Правда, этого от президиума федерации я совсем не требовала. И Сергей Конаныхин кузнечиком так и прыгал, и прыгал вокруг. Зато Писеев нормально поздравлял, потому что он как бы не принимал участия в этой травле, пришел только на последний президиум, не произнес ни одного слова, а в конце веско сказал, что эта пара едет. Возможно, все, что происходило, происходило по его заданию, но у меня не было времени ничего выяснять, на моих руках и на моих плечах висел слишком большой груз ответственности, мне предстояло ехать дальше и готовиться к новым стартам.
Итак, на чемпионате Европы конкуренции никакой не получилось. Выступлением Грищук и Платова Париж был покорен. Не могу сказать, что моя работа с этой парой в тот момент оказалась столь значительной, но, как мне кажется, именно она переменила их судьбу — моя работа и помощь Елены Чайковской. Без нас им не дали бы выступить или в лучшем случае сделали бы вторыми, а то и третьими. То же относится И к Олимпийским играм. Всех же настроили на то, что они должны закончить. Всех, кроме тех, кто занимался с ними и любил их независимо от того, у кого, как и когда они тренировались.
Из Парижа мы полетели в Америку — готовиться к чемпионату мира. Сидели в Мальборо безвылазно, тренировки проходили тяжело, эмоциональные силы растранжирили на чемпионате Европы, но прежде всего в борьбе за собственное выживание. Работать с чужой парой, со сложившимися спортсменами, пришедшими к тебе в зрелом возрасте, всегда непросто. Складывается впечатление, будто ты примазываешься к чужой славе, хотя мне своей за глаза хватает. О том, что их можно заставить, надо забыть раз и навсегда, им можно только предложить что-то новое, доселе не виданное и не слышанное. Заинтересовать сложившуюся пару очень трудно, они привыкли к одному стилю работы, а у тебя он совершенно другой. Я сама добровольно влезла в эту страшную мясорубку только из-за того, что мне их стало по-человечески жаль, но совсем не ожидала, что столкнусь с совершенно разрушенной психикой у Грищук, тем более подорванной бесконечными болезнями и тяжелейшими травмами. Вместо того чтобы ее как-то поддерживать, люди, которые понимают, что такое большой спорт, наоборот, постепенно и методически разрушали душу этой девочки. Я старалась ее полюбить, старалась каким-то образом ее понять, коли я взялась, дорога назад для меня была уже отрезана, позором было бы отказаться. Но слезы Оксаны-Паши лились без конца. Конечно, к такой ситуации я не была готова. Но, пожалуй, ни с кем и никогда я так тяжело не работала, как с ними.
Так мы и готовились к чемпионату мира. Оксана, смешная девочка, никогда не приходит в назначенный час. Честно признавалась: «Вы меня хоть убейте, но я вовремя никогда не приду». Я не собиралась ее ни убивать, ни бить (хотя иногда хотелось), она взрослый, талантливый человек. Но меня ее опоздания, конечно, выводили из себя, потому что я видела — на ожидания ее стало не хватать уже Жениных нервов, а вот Женю я очень любила и люблю, и что такое его нервы, я понимала. Впрочем, у любого, кто десятилетие провел в большом спорте, они превращаются в полный утиль. Я старалась не влезать в их внутренние конфликты, которые, похоже, только усугублялись с каждым годом. Женя просил меня не обращать внимания на ее слезы, рассказывал, что когда она пришла к нему на первую тренировку, все прошло чудесно, а после раздался такой плач и крик, что они решили в своей мужской раздевалке, что в соседней, женской, кого-то зарезали. Они туда всем кагалом ворвались, а Грищук сидела одна и плакала. У нее, видимо, такая разрядка. Она разряжает свои нервы, но чужие она, ясное дело, не жалеет.
Я старалась утихомирить ее уговорами или, как я умею, смешить и веселить ее в тот самый момент, когда она собирается закричать и заплакать. Правда, чаще всего она вспыхивала так мгновенно, что не только пошутить, рта раскрыть не успеваешь. Но когда Оксана не выходила из себя, она каталась гениально. И за одно такое катание ей многое можно было простить.
Чемпионат мира они выиграли, вновь ни с кем толком не соревнуясь. Однако бесконечные пропуски в тренировках и прежде всего страшная нервотрепка не давали ощущения полного удовлетворения и счастья. Пропуски начались, потому что они вдруг сами заговорили о том, что, наверное, пришла пора заканчивать. Они и на чемпионате мира выступали не так эмоционально, как на Европе. Хотя это не имело никакого значения, все равно их не с кем было сравнивать. Порой один судья, реже двое их ставили вторыми. Но в фигурном катании редко единогласно присуждают первое место на чемпионате мира.
Сразу же хочу сказать, что спортсмены, с которыми они соревновались последние два года, очень хороший дуэт. Овсянников — мальчик из моей группы. Я нежно и трогательно к нему отношусь, он катался когда-то с Леной Гусаровой, и я с ними серьезно поработала. А девочка, его нынешняя партнерша, Крылова, очень красивая, даже эффектная. Но, на мой взгляд, на Играх у них не получилась победная программа. Забегая вперед, вспоминаю, что она была построена на вальсе, а, как мне показалось, вальс не совсем их танец.
После чемпионата я ходила в плохом настроении из-за поражения Илюши, подстроенного «хитростью» руководителей команды. Как бы мы не промахнулись, он никак не должен был оказаться на пятом месте. Мы с ним грустные поехали домой, а у Оксаны и Жени с перерывом, вызванным хирургической операцией, начиналось традиционное турне Коллинза по городам и весям Америки. Я приезжала к ребятам в Нью-Йорк и в близлежащие от Нью-Йорка города, пробыла с ними неделю. Мы не успели, естественно, подготовить показательные номера, потому что я была поставлена в такие условия, что отвлекаться на второстепенное не приходилось.
Еще во время чемпионата решились на операцию — Женя не мог больше терпеть. Боль его терзала страшная, я не представляла не то, как он с ней катается — как он с ней ходит, и не раз потом говорила ему с горьким смехом: «Женька, предупреждать надо». Он вдруг падал на льду, как подкошенный, и лицо его чернело от боли. Боль постоянная, все двадцать четыре часа в сутки. Колено уже в таком плачевном состоянии, что он не мог больше терпеть. Если, не дай бог, получался на ноге определенный угол сгибания, то колено его не держало, он тут же падал. Мог упасть в любую секунду, что и нередко случалось. Наверное, ему неудачно сделали операцию, и там, в колене, защемлялся нерв. И что только с ним не вытворяли, как не лечили — все совершенно бесполезно. Он терпел. Он просто герой. Выдающийся спортсмен. Они все, выдающиеся, поломаны и избиты, но такого терпения, какое я видела у него, наверное, уже не встречу. Он стискивал зубы так, что глаза у него буквально выпадали. Никогда ни за кем я не замечала такого мужества. Он сам ногой занимался, сам себе без конца делал процедуры. Старался не показывать вида, что помнит о ноге, но смотреть на его мучения я без слез не могла. Оксана выступала против операции, я — категорически за. Жене полагалось успеть с операцией, пропустив двадцать пять выступлений в туре. Так он договорился с Томом Коллинзом. Я считала, если не оперироваться, олимпийский сезон становился бессмысленным. Мне казалось, что на лечение уйдет не менее, чем два месяца. Доктор обозначил меньшие сроки, но мы посчитали, что все же двадцать пять — двадцать восемь выступлений вылетят. И с чемпионата мира, прямым рейсом — она еще задерживалась в Швейцарии — он полетел на операцию. Через два дня после победы ему разрезали колено. Мы беспрерывно созванивались, Оксана к нему туда приехала. Операцию сделали в Делаверэ — это штат Колорадо, там жил доктор, который его наблюдал.
