Лидия Чуковская - Прочерк

Нам слово гибель, узкое и злое,
Привычней слов: письмо, береза, дом.
Оно свое, оно как хлеб родное —
Ведь запросто мы с гибелью живем.
Надеешься еще? Оставь, не лги.
Возлюбленный погиб, Париж погиб.

И теми глазами,
Которые видели море, Сенат и тебя, —
Устало слежу за горами, песками, орлами,
За розовыми, пышно взбитыми облаками.

Чужбина.

Ну что ж, поживем, ничего не любя.

…А те, кого я так любила,
Кем молодость моя цвела, —
Всех деловитая могила
По очереди прибрала.
Я к ним хочу, к моим убитым.
Их голоса во мне звучат.
На пустырях тайком зарытым
Рукой бесстрастной палача.
И к ним, в боях под Ленинградом
Наш грех искавшим искупить.
Я к ним хочу. Я с ними рядом
Достойна голову сложить.

М.
1
И снова карточка твоя
Колдует на столе.
Как долго дружен ты со мной,
Ты, отданный земле.

Уж сколько раз звала я смерть
В холодное жилье.
Но мне мешает умереть
Бессмертие твое.
2
Ты нищих шлешь, но и они немеют.
Молчат под окнами, молчанием казня.
И о тебе мне рассказать не смеют,
И молча хлеба просят у меня.
3
Но пока я туда не войду,
Я покоя нигде не найду.

А когда я войду туда —
Вся из камня войду, изо льда, —

Твой фонарик, тот, заводной,
Ключик твой от двери входной,

Тень от тени твоей, луч луча —
Под кровавой пятой сургуча.

«И твердые ласточки круглых бровей…»
Не надо. Не надо. Не надо.
«Сказать, что они отлежались в своей…»
Какая от слез прохлада!
Какая отрада — сквозь лютый зной
Схватиться за слово поэта,
Чтоб строки на север вели за собой
К могиле, затерянной где-то.

Они тогда еще живыми были,
Те мальчики, те сверстники мои.
Их навсегда еще не разбудили.
По улицам немым не провели.
И мы тогда еще живыми были.
Не вдовами, не совами в ночи.
Тогда еще нас не приворожили
Бессонных окон желтые лучи.
Мы, кажется, тогда живыми были…
Но что же ты? о чем ты? замолчи.
Пиши о детстве, если ты не хочешь
Свихнуть с ума. Не то смотри — вот-вот
Подпрыгнешь ты, заблеешь, захохочешь,
Заплачешь в голос и махнешь в пролет.
Лицом в слезах о каменные плиты,
Как, помнишь, Гаршин — бедный, дорогой, —
Не камнями, но казнями убитый, —
Лицом в слезах о камни мостовой.
Пиши о детстве. «Ковш душевной глуби»
Прижми к губам и медленно тяни
Сквозь немотой обугленные губы
Студеные, все в невских льдинках, дни.
…………………….
Паркеты скрипят под ногою.
В Италию я не вошла.
Не веришь за окнами зною,
Такая в Испании мгла.
В коричневой тьме инквизиций
Угрюмый покоится зал.
Мадонны одной бледнолицей
Меня удержали глаза.

Ей даже воздух тронуть больно.
Бровям печали не поднять.
Я отодвинулась невольно —
Мир от нее не заслонять.

Опущены глаза, но видят:
Дорогу видят, воронье,
Людей, которые обидят
Упрямца милого ее.
В бессонном сне ей снятся, снятся
Следы в пыли и вой камней.
Ей тоже, кажется, семнадцать,
Не больше, кажется, чем мне, —
Но в тьме такое разглядела,
Такое видит впереди,
Что сына худенькое тело
Не смеет прижимать к груди.
Над сыном цепенеют пальцы —
Любимого нельзя спасти, —
Напрасно худенькое тельце
Ты станешь прижимать к груди.

Расслышала ль она молчанье
Ночей — там, у ворот тюрьмы, —
Где в тайном чаянье прощанья
Год молча простояли мы?
Машины каждую минуту
Сворачивали от моста,
И кто-то прошептал кому-то:
«Опять сюда. Опять сюда».

Сюда… И, нас пронзив огнями,
Бесшумно замедляет ход…
Не ты, не ты ли вместе с нами
Молчала около ворот?
Она томится без названья,
Та гибель, та немая ночь…
И бомбам не взорвать молчанья!
Молчать невмочь и петь невмочь.

Я помню осенью на Каме
Почтовый ящик над рекой,
С облупленными боками,
Весь вылинявший такой,
И вдруг старуха закрестилась
И перед ним на мостовой
В пыль на колени опустилась —
Она ему, ему молилась,
Письма просила у него.

И я готова помолиться
И ящику, и небесам,
И тополям, и вольным птицам,
И мертвых светлым голосам —
О жизни мальчика родного,
Увиденного в раннем сне,
Младенце-Слово, Боге-Слово…
В какой сейчас он стороне?
Не он ли там, вдоль стен из глины,
Бредет, все голоден, все бос?
Хлебнуть от мутных вод чужбины
Ему сегодня довелось.
Но я не верю, я не знаю,
Не верю в крест, не верю в меч.
К тебе я руки простираю,
О человеческая речь!
Вот он бредет, усталый мальчик…
О чем заводит песню он?
Что, если б этот мальчик-с-пальчик
К спасенью был приговорен?

Мы расскажем, мы еще расскажем,
Мы возьмем и эту высоту,
Перед тем как мы в могилу ляжем,
Обо всем, что совершилось тут.

И черный струп воспоминанья
С души без боли упадет,
И самой немоты названье,
Ликуя, рот произнесет.

Среди площадной и растленной —
Из всех рупоров, наизусть!..
Ты вправду бываешь надменной,
Лишенная голоса грусть.
Беззвучна — а громче салюта.
Ты жизнь обняла, как вода, —
Глубокой печали минута,
Пока я жива — навсегда.