Екатерина Вторая - Мемуары
Наконец, в марте, более шестисот тысяч человек собрались в Адрианополе; но так как они во всем нуждались, то началось дезертирство. Однако визирь перешел Дунай с четырьмястами тысяч человек. 28-го августа под Хотином было всего сто восемьдесят тысяч. Вы знаете остальное. Но, быть может, вам неизвестно, что визирь перешел седьмым дунайский мост и что у него было только пять тысяч человек, когда он вошел в Баладу (Balada). Вот все, что осталось от этого удивительного войска. Все, что не погибло, то разбежалось и разбрелось по домам.
Да, не забудьте, что на пути они грабили свои провинции и жгли места, где находили сопротивление. Все, что я говорю,- истинная правда, и я, скорее, сглаживаю, чем преувеличиваю, опасаясь, чтобы все это не показалось слишком баснословным.
Все, что я знаю о моем флоте, это то, что одна часть его вышла из Магона, а другая намеревается выйти из Англии, где она зимовала. Я думаю, что вы о нем услышите раньше, чем я. Во всяком случае, я не премину сообщить вам, в свое время, то, что сама узнаю, с тем большею поспешностью, что вы того желаете.
Работы над сводом законов несколько запоздали, благодаря войне; он теперь отошел на второй план; надо надеяться, что наступит время, когда он снова займет первое место между моими занятиями.
Вы меня просите скорее окончить войну, и законы, чтоб вы могли сообщить о них Петру Великому на том свете; позвольте вам сказать, что это никак не может меня заставить скоро покончить с ними. В свою очередь, я вас серьезно прошу отложить это намерение на возможно далекое время. Не огорчайте ваших друзей этого мира из-за любви к тем, которые уже в том. Если там всякий может выбирать себе общество по своему вкусу, то я явлюсь с совсем готовым планом жизни, составленным для моего полного удовольствия. Я заранее надеюсь, что вы не откажетесь ежедневно одолжать мне по нескольку минут на беседу: с нами будет Генрих IV, Сюлли, но никак не Мустафа.
Я очень рада, что вы довольны нашими русскими, являющимися к вам. Все те, кто возвращаются из-за границы, не побывав в Ферне, всегда очень об этом сожалеют. Вообще наша нация имеет самые счастливые способности. Нет ничего легче заставить их оценить все доброе, разумное. Я не знаю, отчего так часто ошибались в средствах; охотно я отнесу вину в этом на сторону правительства, неловко бравшегося за это. Когда в Европе узнают более об этом народе, то отбросят много предубеждений и заблуждений, которые составили себе на счет России.
Мне всегда доставляет большое удовольствие память, которую вы сохранили о моей матери, которая, к моему великому сожалению, умерла очень молодой.
Будьте уверены, м. г., во всех чувствах, которые вы во мне знаете, и в совершенном уважении, которое я не перестану питать к вам.
Екатерина
9
22 июля – 2 августа [1770]
Милостивый государь, я писала вам дней десять назад, что граф Румянцев[6] разбил крымского хана, соединившегося со значительным турецким отрядом, что у них отняли палатки, артиллерию и т. д., на маленькой речке, называемой Ларга; имею удовольствие сообщить вам сегодня, что вчера вечером курьер графа привез мне известие, что в тот самый день, когда я вам писала (21-го июля), мое войско одержало полную победу над войском Мустафы, командуемым визирем Али-Беем, начальником янычар, и семью или восемью пашами; они были разбиты в своих укреплениях; их артиллерия, в количестве ста тридцати пушек, их лагерь, багажи, всевозможный провиант попали в наши руки. Их потеря значительна; наша же так мала, что я боюсь говорить о ней, чтобы она не показалась баснословной. Однако сражение длилось пять часов.
Граф Румянцев, которого я только что произвела в фельдмаршалы за эту победу, сообщает мне, что, как древние римляне, мои солдаты никогда не спрашивают, многочислен ли неприятель, но только: где он? На этот раз турки были в числе ста пятидесяти тысяч, укрепившихся на возвышенностях, омываемых Кагулом, ручейком в двадцати пяти верстах от Дуная, и имея за спиною Измаил.
Но мои новости этим не ограничиваются: я знаю из верных источников, хотя и не прямым путем, что мой флот разбил флот турецкий близ Napoli de Romanic и рассеял те из неприятельских кораблей, которые не удалось ему потопить.
Осада Бендер открылась еще 21-го июля. Князь Прозоровский[7] овладел громадной добычей из скота всякого рода, между Очаковым и Бендерами. Мой азовский флот растет в величине и надеждах, перед самым носом господина Мустафы.
Я ничего не могу вам сказать о Браилове, кроме того, что это старый замок, на берегу Дуная, взятый генералом Ренном в самый день сражения при Пруте, в 1711 г.
От самих греков зависит воскресить Грецию. Я сделала все, что могла, чтобы украсить географические карты сообщением Коринфа с Москвою. Не знаю, что из этого выйдет.
Чтобы посмешить вас, скажу, что султан прибегал к содействию пророков, колдунов, прорицателей и помешанных, считающихся святыми у мусульман. Они ему предсказали, что 21-е будет днем особенно счастливым для Оттоманской империи. Сейчас же Его Высочество отправил курьера к визирю, чтобы приказать ему назначить на этот день переправу через Дунай и вообще воспользоваться счастливым созвездием. Увидим, обратят ли несчастия на путь истинный монарха и не разочаруют ли они его в обманщиках и лгунах.
Ваши любезные греки во многих случаях являли доказательства их древнего мужества, и они далеко не лишены ума.
Прощайте, милостивый государь; будьте здоровы, не лишайте меня вашей дружбы и будьте уверены в моей.
Екатерина
10
9-20 августа [1770]
Вы мне говорите в вашем письме от 20-го июля, будто я вас пугаю, чтобы не дать вам успокоиться, и что мои победы приносят вам утешение: вот вам маленькая доза этих утешений.
Только что явился ко мне курьер с известием о последствиях кагульского сражения. Мои войска подвинулись к Дунаю и расположились на его берегу, против Изаки (Isacki). Визирь и начальник янычар бежали на другой берег; но все остальные, желавшие последовать их примеру, были убиты, потоплены и рассеяны. Он приказал сломать мост, и около двух тысяч янычар были взяты в плен. Двадцать пушек, пять тысяч лошадей, громадная добыча и огромное количество всевозможных запасов попали в наши руки. Татары сейчас же прислали просить фельдмаршала графа Румянцева отпустить их в Крым; он им ответил, что требует их покорности, и послал значительный корпус налево, к Измаилу, чтобы сделать на них легкий натиск. Нам уже давно известно, что они не желают ничего лучшего.
Вы не хотите мира? Успокойтесь – до сих пор никто не упоминает о нем. Я согласна с вами, что мир – вещь прекрасная; когда он существовал, то я полагала, что это non plus ultra[8] счастья: и вот уже почти два года, как я воюю и вижу, что ко всему можно привыкнуть. По правде сказать, в войне есть прекрасные минуты. Я нахожу в ней важный недостаток, а именно, что во время ее нельзя любить ближнего, как самого себя. Я привыкла думать, что нечестно делать зло людям; однако я теперь несколько утешаюсь, говоря Мустафе: «Ты сам захотел, Жорж Данден[9]!» И после этого размышления я так же хорошо себя чувствую, как и прежде.
