Леонид Соболев - Капитальный ремонт
Там, в легком веселом свете погожего утра близко тянулась высокая стена темно-зеленых могучих елей. Все чаще стали в ней вспыхивать светлые пятна пушистых молодых сосенок, которых сменили желто-красные колонны стволов старших их братьев - пошел строевой корабельный лес, потом в вагоне опять потемнело от огромных елей, обремененных косматыми, почти черными ветвями, тяжко нависшими над откосом полотна. Порой лес отступал, и тогда открывались либо небольшое поле, уставленное обломками серых скал, и низкая бревенчатая избушка, почерневшая от времени и свидетельствующая об откровенной нищете, либо полная солнца, ровная пышная лужайка с пятью-шестью равнодушно жующими пятнистыми коровами и непривычный взгляду, ладный раскрашенный домик на фундаменте из камней и валунов, слепленных белыми швами цемента, - видение хуторского достатка, угрюмый замок трудного финского благополучия. Кто-то из пассажиров опустил впереди стекло, душный, наспанный одетыми людьми вагонный воздух сменился лесным - свежим и чистым, и сон уже окончательно прошел. Совсем рядом с окном потянулись серо-голубые скалы в острых уступах и трещинах, откуда рвалась к небу жадная до жизни зелень - какой-то кустик, растущий куда-то вбок, или тонконогое деревцо, ствол которого был выгнут и перекручен как бы в отчаянной попытке вырваться из каменного плена.
И вдруг внезапным световым ударом - ощутимым, казалось, даже кожей лица - открылось в окне нечто, чему он не нашел сразу названия. Секундой позже он понял, что это была гладь залива. Сияющая утренним серебряным блеском, она распахнулась и вдаль, и вширь, - и от слепящего этого простора и глазу и сердцу стало свободно и легко. Не успел он всмотреться, как старые ели, словно спеша, плотным темным занавесом затянули недолгое видение, а затем у окна опять выросла каменная стена, которой только решетки и не хватало.
Но раз увиденный - светлый простор все время чувствовался и за стеной, и взгляд жадно ждал, когда же снова откроется сияющая эта вольная гладь. И когда наконец это случилось, Тишенинов невольно улыбнулся серебряно-голубой шири, как улыбаются новому знакомому, в котором угадываешь будущего друга.
Вот ведь как неожиданно все повернулось!.. Еще четыре дня тому назад он не мог и предполагать, что дальнейшая его жизнь будет связана с морем, которого он толком и не видал, и с военными кораблями, о которых он уж вовсе ничего не знал. Однако этот важный поворот в его жизни совершился, хотя далеко еще не закончился, и пора было привыкать к мысли, что все теперь пойдет по-иному, начиная с того, что его нарядят вот в такой маскарадный костюм, в который был одет разбудивший его молодой матрос, - вот в такие брюки со странным клапаном, в смешную детскую матроску с голубым воротником, в шапочку с ленточками... И вместе с привычной студенческой тужуркой и косовороткой придется проститься с той беспокойной, но вольной жизнью, которую он сам для себя избрал, с возможностью говорить везде то, что думаешь... Придется следить за каждым своим шагом, за каждым словом, уметь сдерживать чувства, привыкать к чужой среде и делать из самого себя совсем другого человека...
Поворот этот произошел в воскресенье, 13 июля, когда Тишенинов снова пришел переночевать к Кудрину, как они условились. День был трудный: хотя по всему Питеру бастовало уже более двухсот тысяч рабочих, угроза войны и мобилизации (чего вот-вот ожидали) поколебала решительность тех, кто шел за другими, а не своей трудной дорогой. На заводе Леснера управление пошло на локаут: вчера было объявлено, что, если и в понедельник опять не выйдут на работу, всех рассчитают, а обратно принимать будут с разбором. В стачечном комитете сразу же наметился раскол, большинство настояло на прекращении забастовки. С этим Тишенинов и приехал под вечер к Кудрину, чтобы посоветоваться, но тот сразу же перебил его:
- Это теперь не наша с вами забота, Егор Саныч. Нам другое поручается: работа на флотах. Война, выходит, и в сам-деле будет... Опять мне на "Генералиссимус" - вот и встретимся.
- Навряд, - возразил Тишенинов, - меня в пехоту заберут, да еще и не скоро: отсрочка у меня по Техноложке, третий курс...
Кудрин пристально посмотрел на него.
- Вам, Егор Саныч, другое намечено: придется вам в юнкера флота подаваться, - сказал он серьезно. - Годик-полтора в матросской шинелке походите, а там, глядишь, - мичман инженер-механик. Офицер как офицер, а внутри - наш! Вот в чем дело.
Тишенинов искренне рассмеялся.
- И долго вы над этим думали, Федор Гаврилович?
- А это не я думал, а в петербургском комитете, - по-прежнему серьезно ответил Кудрин. - Немало думали, да не о вас одном. Вот вы прикиньте сами: отсрочка - отсрочкой, а все равно вас заберут. Ну и что? Одним революционным солдатом будет больше. А у вас другие возможности имеются: за вами три курса Технологического - это половина экзаменов на инженер-механика. Кто вам мешает стать флотским офицером? Другого случая не дождешься. Обязательно сейчас надо - после наверняка разбираться станут, кто да откуда, а нынче по горячке дело чистое: патриотический подъем! Не могу, мол, учиться, хочу сражаться... У меня, вон, отсрочка, а я сам иду, - но по моей образованности не в солдаты же!.. Возьмут вас в юнкера флота, да еще похвалят, вот увидите! Так ведь, Егор Саныч?
И Кудрин довольно подмигнул. Тишенинов посмотрел на него с ироническим сожалением.
- Уж чего лучше... Один вот вопрос: кто это вам сказал, что в юнкера флота берут политически неблагонадежных?
- А кто это вам сказал, что вы политически неблагонадежны? - в тон ему ответил Кудрин. - Эх, Егор Саныч, Егор Саныч, сами вы себя не знаете!.. Вон чего о вас тут написано, почитайте-ка! - И он с видимым удовольствием протянул ему вчетверо сложенный лист плотной бумаги.
Тишенинов развернул его и с удивлением увидел в левом углу гриф: "Управление С.-Петербургского градоначальника. Канцелярия. 3-е делопроизводство". Под крупной надписью "Свидетельство" стоял типографски отпечатанный текст, где в положенных местах затейливым писарским почерком была вписана его собственная фамилия. Не веря глазам, он прочел:
"Дано сие, по приказанию Градоначальника, на основании ст. ст. 197 1 и 194 Положения о воинской повинности студенту СПБ технологического института Егору Александровичу Тишенинов у, для представления по принадлежности при поступлении на военную службу вольноопределяющимся в том, что он, Тишенинов, в политической неблагонадежности не замечался и что опорачивающих обстоятельств в вышеуказанных статьях о Тишенинове за время проживания в С.-Петербурге в делах Управления Градоначальника не имеется.
От гербового сбора свободно на основании
