Юрий Соловьев - Воспоминания дипломата
По окончании обеда мы перешли пить кофе в другую комнату. Вскоре ко мне подошел Мальцан с приглашением приехать к нему на следующий день. У него должен был состояться прием по случаю вручения верительных грамот новым послом, так называемый в то время в Берлине "Bierabend" (вечер за кружкой пива). Я с радостью принял это приглашение, хотя, как потом узнал, некоторые из моих бывших коллег уклонились от этого. Я не берусь судить, почему они так сделали. Что касается меня, то я относился к своему пребыванию в Берлине лишь как к вынужденной остановке по пути в Москву, но Мальцан так или иначе помог мне утвердиться в правильности моего намерения, созревшего еще в Мадриде.
Чтобы не возвращаться больше к русско-германскому обществу, я должен упомянуть здесь, что, как стало известно впоследствии, большинство членов этого общества стояли на иной платформе, чем я, и далеко не дружественно относились к Советской власти. Когда в 1922 г. стало известно, что я еду в Москву, то секретарь общества намекнул, что мне неудобно оставаться членом общества, поскольку я возвращаюсь в Советскую Россию. Через две-три недели после этого, покидая Берлин, я известил секретаря, что выхожу из состава общества.
На следующий день я был у Мальцана. Когда я вошел в его сравнительно небольшую квартиру, она была уже полна приглашенных. Кроме состава Советского полпредства, там находились многие представители германского политического и газетного мира. Помнится, что присутствовали бывший статс-секретарь по иностранным делам фон Кюльман, издатель "Berliner Tageblatt" Теодор Вольф и некоторые другие, с которыми я раньше встречался.
Решив действовать постоянно в открытую, я не скрыл своего посещения Мальцана от русских знакомых, и многие из них отнеслись к этому сочувственно.
Хотя и чувствовалось, что парижское наваждение постепенно рассеивается, среди бывших русских дипломатов были и такие, которые, посещая оба, пока еще враждебных, лагеря, служили контрразведкам и делали из этого себе заработок.
За 25 лет моей дипломатической службы я привык проводить резкую разграничительную линию между обязанностями дипломата и неофициального осведомителя. Помнится, как для меня было неприятно, когда я, будучи как-то приглашен обедать в германский драгунский полк, расквартированный в Людвигсбурге, под Штутгартом, заговорил невзначай о впечатлениях от виденного мной накануне парада штутгартского гарнизона, причем обратил внимание, что у них в кавалерийских полках выводится в строй не 6, а 5 эскадронов. По перепуганному и несколько сконфуженному лицу моего собеседника-офицера я понял, что у него закралось подозрение, что мной заведен этот разговор неспроста, что я будто бы желал у него что-либо выведать.
Действительно, во время несчастной мировой войны перешедшая все границы подозрительность распространялась не только на врагов, но и на собственных союзников и привела к разложению дипломатической дружбы, к ее параличу. Мне помнится, как наши весьма частые собрания союзного дипломатического корпуса в Мадриде ввиду все более и более развивающегося недоверия друг к другу обратились в какие-то своего рода скучные молчаливые сборища, на которых единственным спасением являлись или обеды, за которыми приходилось вести пустые светские разговоры, или же игра в карты, позволяющая ограничиваться относящимися к игре замечаниями. Что же касается деятельности союзнических главных штабов, то она уже на второй год войны выродилась в такие приемы контрразведки во всех направлениях, что приходилось чуждаться наших военных коллег, желавших обратить нас, дипломатов, в своих агентов. К тому же мне всегда плохо верилось, что подобного рода осведомительная служба давала больше положительных, чем отрицательных результатов. Дело в том, что все военные агенты пользовались услугами мелких осведомителей, а последние, обратив свое дело в ремесло, ухитрялись обслуживать нескольких хозяев, и тут завязывались такие сложные отношения, что даже опытным руководителям контрразведки было трудно не стать самим пешками у низших агентов, обслуживавших во время войны одновременно разные военные коалиции. Дело не раз доходило до курьезов. Например, в самой большой гостинице в Берне "Бельвю" все знали, что бармен (слуга, обслуживающий бар, а потому имеющий возможность прислушиваться к разговору посетителей, когда те были навеселе) состоял одновременно на жалованье у французов и у немцев. Спрашивается: кому же он служил более ревностно? Мадрид во время войны тоже являлся центром европейской контрразведки. К нам в посольство как-то обратились из больницы за сведениями о приехавшем из Парижа молодом русском летчике, пострадавшем при автомобильной катастрофе. Этот молодой человек находился в автомобиле вместе с германским морским агентом и француженкой легкого поведения. И таких мелких фактов можно было бы привести много, но неужели из этого не вытекает, что мало-мальски опытный дипломат, даже при всем служебном рвении, должен держаться подальше от этого своеобразного мира?
Возвращаясь к обстоятельствам моего отъезда из Берлина в 1922 г., не могу не добавить, что по поводу моей первой встречи с советским полпредом стала говорить вся русская колония в Берлине. Некоторые возмущались не столько тем, что я разговаривал с советским полпредом, а тем, что я об этом всюду открыто рассказывал, не скрывая, что советские представители, с которыми я познакомился, произвели на меня наилучшее впечатление.
В январе 1922 г. Советское правительство получило приглашение принять участие в Генуэзской конференции, и скоро не только в Москве, но и в Берлине началась усиленная работа по подготовке к этой конференции.
В связи с этим я получил от полпредства поручение составить записку по вопросу о Фиуме, в чем мне большую помощь оказал соответствующий референт германского Министерства иностранных дел, бывший генеральный консул в этом городе. На меня произвел большое впечатление серьезный, научный подход к задачам международной политики в иностранном ведомстве Советской России, куда я так стремился, чтобы оказать посильную помощь в деле обновления нашей внешней политики, загнанной в грозный кровавый тупик царским Министерством иностранных дел. Как все знают, официально главой нашей делегации в Генуе был В.И. Ленин. Его заменял в Италии в качестве заместителя главы делегации Г. В. Чичерин, который вскоре по пути в Геную приехал в Берлин. В Генуе состоялась первая встреча на широкой политической арене советских представителей с делегатами западноевропейских капиталистических держав. Первое выступление Г. В. Чичерина в Генуе явилось призывом к пересозданию всей европейской международной политики на новых, мирных началах. Он сказал: "Российская делегация, которая представляет правительство, всегда поддерживающее дело мира, с особым удовлетворением приветствует заявления предыдущих ораторов о том, что прежде всего необходим мир...
