Бенгт Янгфельдт - Рауль Валленберг. Исчезнувший герой Второй мировой
Когда 23 августа 1944 года прогерманское правительство маршала Антонеску было свергнуто, члены германской миссии были переданы советским войскам. Среди пленных был и Густав Рихтер, после короткого периода содержания в Бухаресте отправленный в Москву, где 7 сентября он был помещен в Лефортовскую тюрьму. Примерно неделю спустя его перевели на Лубянку и поместили в камеру № 121. Там уже сидел австрийский военнопленный лейтенант Отто Шойер, специалист по радиотехнике, взятый в плен после Сталинграда в 1943 году.
Интерьер тюрьмы Лубянки. По лестницам и перилам, в частности, видно, что это бывшая гостиница. Эта и следующая фотографии сделаны в 1990-х годах.
Рихтер был полным антиподом Валленберга. Это был почти румынский Эйхман – с той лишь разницей, что ему не довелось увидеть реализации своего плана уничтожения евреев. Рихтера выпустили в 1955 году, когда Германия и Советский Союз заключили договор об обмене военнопленными. Шесть лет спустя началась длительная подготовка к процессу против него, и в 1981 году его приговорили к четырем годам тюрьмы – наказание, которое ему отбывать не пришлось, поскольку он провел в советском заключении более 11 лет.
После освобождения Рихтер несколько раз давал показания и высказывался в прессе о том, как вместе с Валленбергом провел три недели в камере № 121. В его рассказах не найти следов идеологических разногласий – с учетом своего прошлого Рихтер был крайне заинтересован выставить отношения с Валленбергом в наилучшем свете. Возможно, все было именно так – хотя они с Валленбергом были идеологическими противниками, их объединяло то, что теперь враг у них был общий. А возможно, что Валленберг не знал о прошлом Рихтера, о котором тот, со своей стороны, едва ли имел основания распространяться. Однако вероятность этого следует рассматривать как незначительную.
На Лубянке были конфискованы “наброски романа-триллера” Валленберга. Банки консервов, которые были у него с собой, тоже отобрали, но содержимое разрешили оставить себе. “Валленберг, – вспоминал Рихтер, – был в очень хорошем настроении, несмотря на долгую и изобиловавшую трудностями дорогу, и у него был волчий аппетит…” Рихтера и Шойера кормили по офицерской норме, в то время как Валленберга – только как рядового. Валленбергу, “видимо, прошедшему через голод”, выдаваемой нормы не хватало, и Рихтер с Шойером делились с ним своими порциями. То же самое относилось к табаку. Валленберг как рядовой получал только трубочный табак, в то время как обоим офицерам выдавали сигареты – по 25 штук раз в два дня.
Камера на Лубянке. Справа уборная. Паркет заменен клинкерной плиткой.
На первый допрос Валленберга вызвали через два дня после того, как он попал на Лубянку. Допрос проходил ночью, с 1:15 до 04:35, что было обычным делом. Допрос вел Яков Сверчук из 1-й секции (в компетенции которой находились допросы военнопленных) 4-го отдела 3-го Главного управления СМЕРШ. По словам Рихтера, это был “белокурый офицер со скандинавской внешностью”. Время от времени он заходил в камеру, где сидели Рихтер, Шойер и Валленберг, “чтобы выяснить обстановку”. “Мы ведь вас знаем. Вы принадлежите к семье крупнейших капиталистов Швеции”, – по свидетельству Рихтера, сказал Сверчук Валленбергу во время допроса, обвинив его в шпионаже. После такого обвинения Рауль стал опасаться, что русские не поймут, что конфискованные наброски – только план романа-триллера о шпионах, и используют их как компромат против него самого. Рихтер вспоминал, что после допроса Валленберг сказал о Сверчуке, что это “страшный человек”. Протокол допроса не сохранился.
Еще одно беспокоило Валленберга – возможная реакция его родных, когда они узнают, что он сидит в тюрьме. “Он, – вспоминал Рихтер, – чрезвычайно заботился о своей репутации”. В утешение Рихтер сказал, что это вовсе не позор и даже может считаться “почти честью – сидеть в советской тюрьме”. В целом Рауль мало рассказывал о своей семье, “однако упоминал мать и тетю” – по всей видимости, тетю Ниту, – к которым был очень привязан.
В феврале Валленберг написал на немецком языке заявление начальнику тюрьмы, где протестовал против своего ареста и того, как с ним обращались. Как шведский гражданин и дипломат он требовал возможности вступить в контакт с шведским представительством в Москве. Он также жаловался на питание и требовал его улучшить. (По словам Рихтера, в целом он не особенно обращал внимание на “материальную сторону”.) Заявление сначала было сформулировано “в очень резких выражениях”, но Валленберг смягчил формулировки, после того как Рихтер заметил, что “выдержанное в более объективном тоне заявление окажет значительно лучшее воздействие”. Никакого ответа на свое заявление Валленберг не получил, во всяком случае за то время, пока они с Рихтером сидели в одной камере.
Несмотря на беспокойство по поводу обвинений в шпионаже, Рауль все время находился в “чрезвычайно хорошем настроении” и занимался физкультурой, шагая взад и вперед по камере. Он также часто пел английские и американские песни. “Мы замечательно шутили и веселились вместе”, – отмечал Рихтер, вспоминая, что с Валленбергом было “очень забавно” и он никогда не проявлял “признаков сломленности духа”. Они обменялись адресами, чтобы тот, кого освободят первым, мог сообщить родственникам другого. В записке, которую Рауль дал Рихтеру, он указал адрес Министерства иностранных дел. Записку позже отобрали при личном обыске.
По словам Рихтера, обращение в тюрьме “само по себе было неплохим”, им разрешали гулять по прогулочному дворику ежедневно в течение 20 минут и мыться раз в десять дней. Время занимали игрой в шахматы и домино и “длинными разговорами, похожими на доклады”. Валленберг рассказывал о Швеции и шведской истории, а Рихтер – о Румынии (надо думать, умолчав о собственной роли). Шойер, бывший военнопленным в России еще в годы Первой мировой войны, помогал Раулю освежить его познания в русском языке, которым тот не занимался со времен гимназии. Рауль брал и книги на русском языке в тюремной библиотеке – других там не было.
Валленберг и Рихтер просидели в одной камере три недели, до 1 марта, когда немца перевели в другую. Больше они никогда не виделись[87].
Вильмоша Лангфелдера на Лубянке поместили в камеру № 123, где он оказался вместе с бывшим советником германской миссии в Бухаресте Вилли Ределем и токарем Яном Лойдой. Лойда был чехом, который перебрался в Германию и стал немецким гражданином, он служил переводчиком в службе радиоперехвата. По мнению Лойды, Лангфелдер был убежден, что его и Валленберга арестовали по ошибке и скоро им дадут возможность начать переговоры с советскими властями. Поведение Лангфелдера было “в высшей степени утонченным и корректным”, так что у Лойды осталось впечатление, что и он дипломат. По воспоминаниям Лойды, у Лангфелдера с собой был большой дорожный нессесер с иголками, нитками и прочим – тем, что обычно отбирали[88]. В первый раз Лангфелдера допрашивали ночью 9 февраля, через день после Валленберга. Судя по всему, протокол этого допроса тоже не сохранился.
