Иван Стаднюк - Исповедь сталиниста
Примерно 5 или 6 июля (сейчас точно не помню) поздно вече-. ром, находясь тогда в резерве временно при особом отделе Западного фронта в дачном районе Гнездово под Смоленском, я был вызван к начальнику Управления особых отделов НКО Михееву, который прибыл из Москвы в штаб Западного фронта. Михеев, проверив, есть ли у меня оружие и какое, предложил мне следовать с ним для выполнения особого задания в район Довска. Примерно в 23 часа двумя легковыми машинами Михеев, секретарь Мехлиса - по званию бригадный комиссар (фамилию сейчас не помню), порученец Михеева (фамилии не знаю, звание лейтенант или ст. лейтенант) и я выехали на Довск через Смоленск, Рославль, Кричев. В кратком разговоре со мной перед выездом Михеев объяснил, что выезжаем для задержания и ареста бывшего командующего Белорусским особым военным округом Павлова, который к утру, предположительно, должен быть в районе Довска. Из этого разговора я понял также, что возникло большое опасение, как бы Павлов по каким-то обстоятельствам не оказался у немцев.
К утру, примерно часов около 8-ми, мы были в Довске. Остановились на перекрестке дорог 4-х направлений, где рядом находился районный пункт почтовой и телефонной связи. Михеев, его порученец и секретарь Мехлиса пошли в здание отделения связи звонить, а мне было приказано наблюдать за движением транспорта, особенно со стороны Орши - Могилева и в случае появления автомашины с бывшим командующим Павловым задержать ее, а Павлову объявить, что его вызывают на командный пункт, находящийся в здании почтового отделения связи.
Я стал внимательно наблюдать за движением на дороге. Несмотря на то что Довск тогда уже находился сравнительно недалеко от районов, захваченных немцами, движения на автомагистрали почти никакого не было. Спустя минут 30 на дороге, которая хорошо просматривалась вдаль, со стороны Орша - Могилев показалась одиночная, быстро двигавшаяся легковая машина. Я вышел на середину дороги и стал подавать знаки остановиться. Машина резко затормозила, остановилась, и в ней я увидел сидящего рядом с шофером генерала армии Павлова, которого я знал и внешне, так как работал до этого некоторое время в Минске. На заднем сиденье в машине находился порученец Павлова в звании майора в кавалерийской форме (фамилии его не помню), высокий, стройный, лет 35.
Хотя я был в военной форме органов госбезопасности того времени и носил военные знаки различия "капитан", Павлов довольно грубым тоном спросил меня: "Зачем остановили машину?" Я ответил: "Товарищ генерал, вас приглашают на КП". Он выругался и сказал: "Никакого КП здесь нет". Я вторично настойчиво повторил то, что сказал ему в первый раз. В этот момент из почтового отделения связи, располагавшегося у дороги, быстро вышли Михеев и секретарь Мехлиса (оба были в форме и звании "бригадный комиссар") и подошли к машине. Они предложили Павлову зайти в здание отделения связи, где объявили ему об его аресте, а мне было приказано задержать порученца Павлова и отобрать у него оружие, что я и сделал.
Примерно в 16.00 мы были в Смоленске в здании и кабинете нач. управления НКГБ. Через некоторое время в кабинет вошел Мехлис и сразу же с присущей ему резкостью и несдержанностью обрушился на Павлова с гневом и ругательством, допуская такие выражения, как "подлец", "негодяй", "предатель", "изменник", "немцам фронт на Москву открыл" и др. Допускались при этом и нецензурные выражения. Павлов, сидя в кресле, пытался возражать Мехлису, но у него ничего не получилось под градом слов крайне раздраженного Мехлиса. Через минут 10-15 Мехлис и все остальные вышли из кабинета, а мне было приказано произвести личный обыск Павлову, оформить, как это положено, протоколом личного обыска, что я и проделал.
После ухода Мехлиса и других Павлов, оставшись со мной, стал выражать свое возмущение тем, что Мехлис назвал его "предателем" и "изменником", признавая, однако, при этом свою вину за неподготовленность войск округа к отражению нападения немецко-фашистских войск, несмотря на предупреждение наркома обороны накануне, за потерю почти всей авиации на приграничных аэродромах в момент начала войны, за необеспечение и потерю связи штаба округа с армиями и соединениями войск в первый день войны, что привело к потере управления войсками и незнанию обстановки на границе.
В разговоре со мной он часто повторял: "Я виноват и должен нести ответственность за свою вину, но я не изменник и не предатель..."
С глубоким уважением - Гойко Иван Григорьевич, полковник в отставке. 270001, г. Одесса, ул. Бабеля, 36, кв. 25".
Дочитав письмо полковника Гойко и поразмышляв, Артем Григорьевич с печалью в голосе сказал:
- Все-таки судили генералов слишком жестоко.
- Мало того, что расстреляли людей, пусть в чем-то виновных, но оказавшихся в безвыходной ситуации. Они ведь могли потом проявить себя в войне на других постах! - Это была моя изначальная уверенность. - Да и с семьями их расправились... Репрессировали... Семьи-то при чем?
- Это для меня новость! - воскликнул Горный.
Прощаясь с главным военным прокурором, я попросил его помочь мне найти документы о судебном разбирательстве еще одного "преступления" - "Дело" бывшего коменданта Смоленского гарнизона полковника Малышева, который якобы самовольно и без надобности взорвал мосты в Смоленске 16 июля 1941 года...
Помог Артем Григорьевич! По его подсказке нашлась в архивах КГБ интересовавшая меня папка, а в ней я обнаружил документ - приказ командования 16-й армии, в котором требовалось от Малышева при угрозе захвата немцами днепровских мостов уничтожить их, что полковник и сделал. Но иные мемуаристы не знали об этом и в своих книгах возводили на Малышева напраслину.
* * *
Теперь о втором предмете спора: имела ли место "самоизоляция Сталина" в первые дни войны. По свидетельству Молотова - это злой вымысел. Я поверил утверждению Вячеслава Михайловича безоговорочно, ибо уже имел точные сведения о том, чем занимался Сталин с первого часа начала войны и до 30 июня, когда был создан Государственный Комитет Обороны.
Но как и когда Москва узнала о начале войны? Молотов взял с меня слово, что я пока буду держать в тайне подробности, которые тогда, в конце шестидесятых годов, могли наделать шуму за рубежом. Суть этих подробностей в следующем (они уже обнародованы мной печатно: "Вопросы истории", № 6, 1988 год, и не принесли никакого вреда).
Вот что услышал я от Вячеслава Михайловича: 22 июня 1941 года между двумя и тремя часами ночи на даче министра иностранных дел Молотова раздался телефонный звонок германского посла графа фон Шуленбурга. Он просил срочно принять его для вручения важнейшего государственного документа. Молотову нетрудно было догадаться, что речь идет о меморандуме Гитлера об объявлении войны. Он ответил послу, что будет ждать его в Наркомате иностранных дел, и тут же позвонил на дачу Сталину, разбудил его и сообщил о разговоре с Шуленбургом. Сталин ответил: "Езжай в Москву, но прими немецкого посла только после того, как военные нам доложат, что вторжение началось... Я тоже еду и собираю Политбюро. Будем ждать тебя..."
