Дмитрий Донской - Борисов Николай Сергеевич

Историческое значение Мамаева побоища раскрылось в будущем. А в настоящем — сладость победы горчила скорбью о павших и страхом завтрашнего дня. Князь Дмитрий раздразнил многоголового степного дракона — того, что со времен Чингисхана красовался на победоносных монгольских знаменах — и, отрубив ему одну голову, вызвал на бой все остальные…

Едва успела Москва отпраздновать победу на Куликовом поле, как новые военные тревоги постучали в ее ворота. Мамай ушел в свои степи и там собрал «остаточную свою силу» — новое войско. Правитель Орды мечтал о реванше. Новая армия Мамая росла не по дням, а по часам. А между тем цвет московского воинства остался лежать в братских могилах Куликова поля.

Тревоги Дмитрия были ненапрасны. И если Ягайло, занявшись борьбой со своим дядей Кейстутом, не причинял Москве особого беспокойства, то степная угроза дамокловым мечом висела над головой московского князя. Зимой 1380/81 года Мамай изготовился к новому походу на Русь. Однако судьба — Сергий Радонежский назвал бы ее Божьим промыслом — послала Мамаю могущественного соперника. Из-за Волги пришел воинственный «царь» Тохтамыш. Навстречу ему Мамай двинул собранное для похода на Русь войско. В битве «на Кадках» — вероятно, на той же реке Калке, где 31 мая 1223 года погибло от рук татар русское войско, — Тохтамыш разгромил Мамая. С небольшим отрядом поверженный властелин степей ушел в Крым. Посланная Тохтамышем погоня шла за ним по пятам. Мамай направился в Каффу, где надеялся найти убежище или же бежать морем. Однако местные власти не захотели портить отношения с новым ордынским властелином. Они впустили Мамая в город, но лишь затем, чтобы здесь расправиться с ним. И сам темник, и вся его свита были перебиты, а их имущество разграблено. Довольный таким исходом дела, Тохтамыш сохранил за каффинцами все те земли и привилегии, которые им в свое время дал Мамай.

Еще до окончательной победы над Мамаем, осенью 1380 года, Тохтамыш отправил на Русь посла с извещением о своем воцарении в Волжской Орде. Приунывшие русские князья «чествоваше добре» его посла (42, 69). Не откладывая дела в долгий ящик, они отправили к новому хану собственных «киличеев» (послов) с дарами (43, 141). Однако вопреки давней традиции никто из князей не явился лично к новому «царю» за ярлыком. Похоже, что и платить ему дань победители Мамая не собирались.

29 октября 1380 года отправил к Тохтамышу своих «киличеев» и князь Дмитрий Иванович (42, 69). А уже 1 ноября начался созванный им княжеский съезд. Необходимо было выработать общую позицию по отношению к Тохтамышу, добиться «единачества» перед лицом новой опасности. Об итогах этого съезда летописи, как обычно, умалчивают.

Летом 1381 года московские послы вернулись от Тохтамыша «с пожалованием и со многою честью» (42, 69). Их возвращения ждали со страхом и надеждой. Летописец откровенно объясняет причины всеобщей тревоги: «оскуде бо вся Русская земля от Мамаева побоища» (42, 72). Проще говоря, в случае новой войны со степняками защищать Москву было практически некому.

Вслед за русскими «киличеями» из Орды явился большой — около 700 сабель — отряд, сопровождавший нового посла, «царевича» Акхозю. Однако после Куликовской битвы татары уже не могли свободно разъезжать по Руси. «Царевич», по свидетельству летописи, «дошед Новагорода Нижняго, и возвратися вспять, а на Москву не дерзну ити, но посла некоих от своих татар, не во мнозе дружине, но и тии не смеаху» (42, 70). Несомненно, посол живо описал хану свои впечатления от пребывания на Руси. Страна явным образом выходила из-под ордынского контроля.

Утвердившись в Сарае и в степях к западу от Волги, Тохтамыш стал обдумывать план будущей войны с Дмитрием Московским. Его стратегией были стремительность и внезапность.

Конфликт с Тохтамышем был последним эпизодом той восьмилетней войны Дмитрия Донского с Ордой, началом которой стало загадочное «розмирие с татары и с Мамаем» в 1374 году. За множеством позднейших объяснений трудно понять первоначальную природу этой войны. Была ли это «война за деньги», вызванная отказом русских князей платить узурпатору ханской власти Мамаю непомерный «запрос», — или это было восстание, героическая борьба «русского улуса» за независимость?

Известно, что в общественной жизни явления редко бывают в чистом виде. Реальность всегда представляет собой некую изменчивую пропорцию, сочетание высокого и низкого, вечного и сиюминутного. Мы готовы согласиться с теми, кто считает, что «розмирие» было вызвано корыстными интересами московской элиты. Но начавшись как «война за деньги», борьба князя Дмитрия, подчиняясь внутренней логике процесса, постепенно переросла в «войну за принцип». Для Руси таким принципом была независимость (понимаемая прежде всего как отказ от уплаты дани), а для Орды — установленное еще Чингисханом и Батыем подчинение завоеванных народов. На Куликовом поле русские дрались за свои дома, за жен и детей. Все знали, что станет с ними в случае победы Мамая. Но дрались и за идею независимости, воплощенную в образе великого князя Дмитрия Ивановича как первого самостоятельного «царя Русского». Не входя в подробности научных дискуссий о значении царского титула, усвоенного великому князю московскими книжниками, заметим, что этот титул стал своего рода «знаменем» Дмитрия Донского. Это «знамя» он получил в наследство от «царя последних времен» Ивана Калиты. Именно Калита, подобно Дмитрию поднявшийся к верховной власти благодаря уникальному (промыслительному!) стечению обстоятельств, был духовным отцом героя Куликова поля. Но Калита умел не допускать погрома в своих владениях. Дмитрий, потянувшись за своим великим дедом, в этом вопросе оказался далеко не столь успешным…

Глава 26

ТОХТАМЫШ

Хан Золотой Орды Тохтамыш появляется на горизонте русской истории так же внезапно, как исчезает. Никаких сведений о его происхождении, воспитании, склонностях и привычках русские источники не сохранили.

Тохтамыш имел, конечно, собственную жизнь. У него была мать, которую он, вероятно, любил и чтил, были братья и сестры, сыновья и дочери… Он с наслаждением гонял по степи на быстрых лошадях и затаив дыхание следил за полетом беркута. Вероятно, в его жизни было много хорошего. Однако мы знаем о нем только одно: Тохтамыш взял и сжег Москву.

26 августа 1382 года — самый страшный день во всей истории средневековой Москвы. За несколько часов цветущий и многолюдный город превратился в дымящееся пепелище. Одни летописи сообщают, что погибших было 12 тысяч, другие говорят — 24 тысячи (43, 146; 25, 204). Сколько русских людей ордынцы взяли в плен и угнали в рабство — этого не знает никто…

Честь и месть

С Тохтамышем Дмитрий Донской, строго говоря, вообще не воевал. Перед самым приходом татар он покинул Москву и «поеха в свои град на Кострому» (72, 423). Княгиня Евдокия и дети великого князя поначалу остались в Москве, но потом вырвались из охваченного волнениями города и поспешили вслед за главой семейства в Кострому.

Кострома входила в состав великого княжения Владимирского и потому была для Дмитрия «своим» городом. На первый взгляд его удаление в Кострому можно толковать как проявление эгоистической заботы о собственной безопасности. Действительно, этот маршрут был оптимальным в случае погони. Река Кострома, давшая имя городу, своими верховьями уходила далеко на север, в глухие вологодские леса, куда не добирались татарские разъезды. Однако выигрывая в безопасности, Дмитрий… проигрывал в славе. Его слишком похожий на бегство поспешный отъезд из Москвы давал повод для злословия. И недруги Москвы охотно этим поводом воспользовались…

В новгородском летописании первой половины XV века прослеживается завуалированное библейскими аллюзиями осуждение князя Дмитрия за его далеко не героическое поведение во время нашествия Тохтамыша (281, 22). Понятно, что не только новгородцы, сильно пострадавшие от тяжелой руки внука Калиты, но и в гораздо большей степени москвичи имели основания хулить Дмитрия и осуждать его «костромскую стратегию». Однако московские летописи, рассказывая о событиях 1382 года, ни единым словом или намеком не упрекают своего князя. И дело здесь не только в сервильности. Московские книжники лучше новгородских знали подоплеку событий, мотивы поведения тех или других лиц. Они знали, что применительно к великому князю речь может идти не столько о его личном мужестве — в недостатке которого едва ли можно упрекнуть человека, бросившего вызов Орде, — сколько о стратегическом просчете и роковом стечении обстоятельств.