Товия Божиковский - Среди падающих стен
Впереди были немцы, сзади - пламя пожара. И что всего хуже: под ногами у нас тоже все начало гореть. Дым не давал дышать, слепил глаза. Горящие балки падают нам на головы, и языки пламени лижут уже нашу одежду.
Мы послали группу ребят искать выход, но они не вернулись. А время не ждет, остаются считанные минуты. Немцы пробрались на чердак дома на улице Генша, 6. Мы открыли огонь. Манфред убил одного немца и забрал его оружие. Остальные немцы бежали.
Сквозь клубы дыма прорвались к нам товарищи на звук стрельбы. Убитый немец отвлек на минуту наше внимание, но мы быстро опомнились и поняли, что положение наше безвыходно. Столб дыма и языки пламени закрыли все пути. Надежды на спасение не было. Мы перебегали из одного угла в другой, от одной щели к другой, пытаясь найти выход из этого ада, но напрасно.
Казалось, все кончено. В этот момент вернулись наши разведчики: есть выход! Мы прошли через такие щели, что трудно поверить, чтобы человеческое тело могло просунуться в них. Но в такие минуты все возможно! И мы пробились к дому на Налевках, 37. Мы метались по двору и не могли найти места для позиции. После долгих поисков мы наткнулись на бункер, где пряталось много евреев.
Они приняли нас не очень приветливо, в отличие от обитателей других бункеров. Наше появление в бункере вызвало волнение его обитателей: мы накличем на них беду. Не желая оставаться под одной крышей с вооруженными борцами, женщины с плачем выбегали из убежища посреди бела дня. Наивные! Они думали, что тем, кто не воюет, угрожает меньшая опасность, чем тем, кто борется.
Видя их настроение, мы решили покинуть бункер. Мы знали, что наше присутствие не увеличивает опасность, но делали это, чтобы успокоить немного этих людей. Сами же мы остались без всякого укрытия, без позиции, откуда могли бы вступить в бой.
Чердаки в гетто еще до восстания служили "артерией связи". Многие жители гетто считали, что путь по чердакам более безопасен, чем передвижение по улицам. В стенах домов были пробиты проходы из дома в дом, из улицы на улицу, из одного конца гетто в другой. Улицы постепенно пустели, а чердаки оживали и наполнялись прохожими.
Вначале мы путались и, попав в неизвестный проход, гадали, куда он нас приведет. Но постепенно мы освоились с новыми "улицами" и направлениями: просто вместо улиц на земле у нас появились "улицы" на чердаках и крышах.
Относительная безопасность этих улиц сделала их многолюдными. Люди стали пользоваться ими не только для того, чтобы попасть из дома в дом, из одного места в другое, но сделали их местом деловых встреч.
В темных углах шла купля-продажа, они стали своего рода толкучкой, особенно для продажи оружия, торговля которым процветала в гетто.
Эта "артерия" приобрела особенно важное значение в дни восстания. Через нее бойцы пробирались от позиции к позиции. Каждая боевая группа билась до последней возможности, а потом отступала по "верхним" улицам. Немцы не догадывались, что мы отступали таким путем. Сжигая дом, они были уверены, что бойцам некуда отступать и участь их решена. Однако немцы ошибались: пока дома еще стояли, дорога отступления существовала. Захватив дом, они рыскали по квартирам, пытаясь разгадать, куда делись бойцы. Проходы на чердаках они так и не обнаружили.
На чердаках установили мы также наблюдательные пункты и боевые позиции. Они связывали отдельные группы и служили проходом к домам, под которыми находились бункеры боевой организации.
Покинув бункер на улице Налевки, 37, мы скитались по чердакам, но не нашли удобного места для позиции. По дороге мы встречали людей, бежавших из своих убежищ, спасаясь от пожаров.
Все ждали ночи. Время от времени затихала стрельба и прекращалось массовое бегство. На одном из чердаков я заметил в углу молящегося еврея. Он торопился закончить молитву "шмоне-эсрей" до нового обстрела.
Вдруг стены задрожали: начали взрываться снаряды. В перерывах между взрывами мы продвигались вперед по чердакам. Мы хотели вырваться с улицы Налевки, на которой немцы сосредоточили свои части, и добраться до улицы Кута, чтобы там создать новую базу. Наконец нам удалось добраться до дома No 3 и спуститься в бункер еще до наступления ночи.
Несколько часов в бункере показались нам вечностью. В темном, тесном подвале было полно народу. Ни спички, ни свечки нельзя было зажечь: они немедленно гасли в спертом воздухе. Люди задыхались.
Иногда тишину разрывал плач ребенка, и мать торопилась зажать ему рот рукой: плач мог выдать нас, сотни людей могли погибнуть из-за этого. Но когда ребенок замолкал, страх охватывал людей: не задохнулся ли ребенок? Такие случаи бывали.
Вечером, выйдя из подвала, мы не могли надышаться, хоть в воздухе и стоял запах дыма. Мы расположились на время в одной из комнат дома No 3. Несколько человек мы отправили на поиски связи с другими группами и для сбора информации о ходе боев в других районах гетто, а также для передачи сведений о положении у нас. Нескольких ребят мы послали искать подходящее место для новой позиции.
Первый день боев закончился. Но никто в гетто не знал, какую тактику намереваются применить немцы завтра, чтобы уничтожить гетто.
Мы не знали, что пожарища, дым которых носился в воздухе и которые окрашивали небо над гетто в красный цвет, - это и есть выражение сущности вражеского плана уничтожения гетто. Многие все еще думали, что немцы жгли только дома, где находились бойцы сопротивления. И действительно: немцы не жгли пока целые районы одновременно. А главное: нормальному человеку не верилось, что можно методически сжигать тысячи домов, жечь целые кварталы, стереть целый город с лица земли.
Этот апрельский вечер, первый вечер восстания, отличался от июльских вечеров 1942 и январских вечеров 1943 годов. Тогда к вечеру все стихало, акция прекращалась. Теперь всю ночь продолжалась стрельба. Немцы на ночь, правда, и теперь прекратили активные действия, но их солдаты всю ночь, стоя у ворот, обстреливали гетто, поливали его огнем, чтобы измотать его обитателей и не дать им и ночью отдохнуть от всего пережитого днем.
Двигаться по улицам было опасно и ночью, и мы вынуждены были пробираться по чердакам и крышам. В эту ночь немцы стреляли издалека, и мы не сталкивались с ними лицом к лицу. Но в следующие ночи немецкие патрули ходили по гетто и выстрелы раздавались не только у ворот, но и в развалинах домов.
В НОЧЬ "ШФОХ ХАМАТХА"
("шфох хаматха" - "излей гнев свой" - молитва, которая читается во время пасхального седера при вечерней ритуальной трапезе.)
К вечеру того же дня, 19 апреля, я заглянул в дом No 4, по улице Кута, чтобы достать электрический фонарик для нашей группы. Случайно я оказался в квартире раввина Майзеля. Только я вошел, как вспомнил, что сегодня первый седер Пасхи.
