Владимир Дружинин - Завтра будет поздно
"Старый папа" Буба, Гуго Ламберт, немецкий интеллигент с долей стойкого иронического иммунитета против фашистского бешенства - один из тех немцев, которые всегда хотели мира, разумной и свободной жизни. Он посылал своего сына к нам. Он доверял его нам.
Но "креатуры" Фюрста следили. Документы подтверждали это. Я прочел: Господину командиру третьей роты
лейтенанту Отто Миттельбаху
ДОНЕСЕНИЕ
Настоящим имею честь сообщить, что солдат второго взвода Август Кадовски в разговоре с солдатом того же взвода Эмилем Цвеймюль поносил фюрера и выражал желание перейти к красным, на что и подбивал упомянутого Цвеймюля. Данный Цвеймюль о сем заявил мне.
Унтер-офицер Курт Брок.
Поперек донесения командир нацарапал, разбрызгивая зеленые чернила: "Расстрелять".
Я насчитал трех казненных за попытку сдачи в плен. "Моральное состояние личного состава упало", - доносили "креатуры" Фюрста. Их много, батальон кишит соглядатаями.
Из одной бумажки я узнал, что во взводах для укрепления духа офицеры рассказывали о Фюрсте и других "выдающихся воинах дивизии".
Неплохая находка эти бумаги! Теперь мы знаем гораздо больше о событиях в авиаполевой.
Итак, существуют два Фюрста: Фюрст-легенда и подлинный Фюрст, размышляющий в офицерском бараке о Германии и о себе! Должен ли знать пленный, как ведет себя на той стороне его тень? Непременно!
Пока чинят мост, звуковка не сдвинется. А что, если?..
Да, повернуть, и немедленно на КП! Доложить майору - ив лагерь к Фюрсту.
- Можете, - разрешил Шабуров. - Я останусь.
7
Озерко, круглое, как блюдце. На синем льду почти на самой середине, чернела, затягиваясь шугой, каска.
Нам отвели каменное строение на берегу, облупленное, изрешеченное осколками. Солдат-связист с мотком проволоки на плече срывал со стены доску с изображением слона - эмблему немецкой части. Из распахнутой двери на дорожку, в лужи летели банки из-под консервов, из-под немецкой сапожной мази, тряпки...
- Майор у генерала, - сказала Михальская. - Ну-ка, помогайте, Саша!
Мы втроем - я, Коля и печатник Рыжов, тихий силач рязанец, - с грохотом вытаскиваем на улицу немецкие койки. Кидаем в печь немецкие книжонки с анекдотами, плоскими, как стоптанная подошва. Выметаем огрызки плотного, темно-серого немецкого хлеба. Выбрасываем выжатые тюбики с надписями: "Лосось", "Селедка" - хитроумный химический эрзац, пустые сигаретные коробки, бутылки из-под шнапса, из-под мозельвейна, из-под греческой мастики, болгарской ракии. Изгоняем дух немецкой казармы.
Михальская командует нами. Она показывает, как отмыть, как отскрести, где должен быть кабинет майора, куда поставить железный сундук с документами.
Помещение быстро преображается. Пучок сосновых веток в медной гильзе; кусок фанеры, прибитый к стене над кроватью; на столике - пестрая салфетка, чайник.
- Плохо, что нет майора, - говорю я Михальской. - Времени в обрез. Завтра обратно.
- Тогда спешите, Саша. - Лицо ее озабоченно. - С майором я улажу.
Я заколебался.
- Что это значит, Саша? Вы забываете, что я старше вас по званию, говорит она с улыбкой, но твердо. - Поезжайте в лагерь. Я вам раздобуду транспорт. Так уж и быть.
Она берет трубку. Да, "виллис" в политотделе есть. Папироса у Юлии Павловны погасла, я зажигаю спичку, но она отводит мою руку.
- Нет, нет, я сердита на вас, - сказала она с шутливым упреком.
Дом затрясся. Бомба с "мессершмитта" угодила в озеро, подняв фонтан воды и обломки льда. Я увидел это в окно. Каска на озере медленно перевернулась и утонула.
Зенитки неистовствовали. Фашист еще кружился в воздухе, и, пока я ждал "виллиса", зенитки возобновляли свою музыку несколько раз. Начало смеркаться. Вдруг в окно с силой плеснуло режущим желтым светом. Он тотчас погас, его словно задуло грохочущей воздушной волной. А потом снова возникла за окном колеблющаяся желтизна, залила крыши, снег.
Коля Охапкин в эту минуту приколачивал над койкой майора гвоздь.
- Машина горит! - заорал он, уронил молоток и бросился на улицу.
В сотне метров от дома, на пустыре, стоял дощатый сарайчик. Коля с немалым трудом завел туда звуковку, предварительно раздвинув в сторону немецкие канистры из-под бензина, - там помещался склад горючего. Из нашего окна сарай не был виден.
- Почудилось ему, - сказал я Михальской, но выбежал следом.
Сарай горел. Можно было только подивиться чутью Кольки: маленькая бомба с "мессершмитта" подожгла постройку, яркое пламя охватило стену и крышу. Коля исчез в клубах дыма, и я услышал, как он нетерпеливо нажимает стартер. Звуковка трогалась с места, порывалась выйти из пылающего сарая, но что-то мешало ей.
Я подбежал. У входа в сарай желваками нарос лед. В него-то и упирались передние колеса звуковки. Что я мог сделать? Звуковка едва различима в дыму, оттуда пышет жаром. Задохнется Колька!.. Надо немедленно помочь, но как? Лопату! Да, лопату, чтобы разбить лед. Я повернулся и увидел Михальскую. Она была в одной гимнастерке, бледная. Ветер откидывал со лба ее волосы.
Я что-то сказал ей. Мы кинулись к дому. Где лопата? Помнится, она попадалась мне на глаза, когда мы прибирались.
Коля все еще нажимал стартер. Или это только кажется мне? Я шарю в передней, в коридоре, опрокидываю какие-то ящики. Фу, дьявол побери, лопаты нет! Задохнется Колька... Я отчетливо представлял его себе: вцепился в баранку намертво, а дым душит его.
В темноте за дверью натыкаюсь на гладкую, чуть изогнутую рукоятку. Топор! Держись, Коля! Сейчас! Потерпи еще немного, еще чуть-чуть! На пустыре все неистовей пляшут отсветы пожара, их ощущаешь почти физически. Мотор звуковки работает, фары ее зажжены, они режут дым, как два клинка... Значит, Колька еще дышит там. Но чем он дышит? Как можно дышать там, в костре?
Колька упрям. Я знаю, он не выпустит баранку. Задохнется, но не выпустит.
Меня нагоняет Рыжов. У него лопата. Сейчас мы живо взломаем лед. Еще минута... Нет, меньше - полминуты.
Только, один раз ударил я, давясь от дыма, по ненавистному панцирю льда. Клаксон звуковки взревел, и мы отпрянули. Разбежавшись, насколько позволяло тесное пространство, машина одолела порог, свет фар стал ярче, еще ярче и, наконец, ослепил нас, глянул нам прямо в лицо, в упор.
Вероятно, от жары лед обтаял и выпустил звуковку из плена. Но это мы сообразили после. Лишь одна мысль жила во мне, когда звуковка вышла из огня: Колька выдержал. И машина спасена.
Коля вылез, хотел что-то сказать, но закашлялся и припал к радиатору.
Он кашлял долго, очень долго, и мы ждали. На пожар сбежались еще люди: и все смотрели на Колю и ждали.
Наконец он выпрямился.
- Порядок, - сказал он тихо, обошел машину кругом и сел на ступеньку.
