Кондратий Биркин - Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I
Отсюда, после трехдневного бичевания палачом, виновные были отвезены обратно в Мо, где им наложили клеймо на лоб. Леклерк, бежавший в Мец, был пойман и сожжен живым на медленном огне после адских истязаний: его щипали раскаленными клещами, отрубили обе кисти рук и вырвали ноздри. Другой жертвой французской инквизиции в Париже был молодой ученый Жак де Павань, прозванный Жакобе: 29 марта 1525 года его, обличенного в лютеранской ереси, сожгли на Гревской площади.
Два следующих года парламент ограничивался изданием указов против еретиков, постановив между прочим: за дерзкие суждения о религии наказывать виновных урезанием языка, за несоблюдение постов подвергать тюремному заключению. За последнее преступление был посажен в тюрьму поэт Климент Маро /Marot/, камердинер короля Франциска. Его освободили благодаря ходатайству сестры государя, Маргариты Наваррской, сочинительницы знаменитых сказок и тайной последовательницы Лютера. В 1533 году, после смерти матери своей Луизы Савойской, Франциск I, будто справляя поминки, явился во всем блеске изуверства и языческой нетерпимости. Метра Александра из Эвре сожгли на Моберской площади, хирург Жан Пуантель подвергся той же участи с урезанием языка, Сорбонна отдала под суд Маргариту Наваррскую за сочиненную ею книгу «Зерцало грешной души» /Miroir de Fame pecheresse/, наполненную, по мнению сорбоннских богословов, вредными мудрствованиями. Воспитанники Наваррской коллегии разыграли в домашнем театре диалогический пасквиль, в котором сестра короля была выведена в виде фурии. Ректора университета Николя Копа и одного из студентов парламент призвал к ответу за то, что они возвысили голос в защиту Маргариты. Предвидя развязку их процесса в петле или на костре, виновные бежали: ректор — в Базель, а студент — в Сентонж. Это был Кальвин. Попытки Маргариты укротить фанатическое бешенство Франциска были бессильны пред наветами кардинала Турнона и безграмотного изувера Анн Монморанси. 13 января 1535 года король опозорил себя знаменитым именным указом, воспрещавшим печатать и издавать книги под страхом виселицы. Через восемь дней, января 21 того же года, Франциск потешил свой любезно верный город Париж небывалым зрелищем аутодафе.
По главным улицам прошла огромная процессия, в которой несли святыни столицы: мощи св. Женевьевы и св. Маркела, жезл Аарона, скрижали Моисея, сохранившиеся в Святой часовне /Sainte Chapelle/. Все участвовавшие в процессии шли босые со свечами в руках. При прохождении ее через мост Нотр-Дам с соборной колокольни выпустили стаю голубей с ленточками, на которых был написан стих из 101-го псалма: те погибнут, а ты пребудеши /ipsi peribunt, tu autem permanebis/. Отслушав обедню, его величество изволили обедать у епископа, причем изволили осыпать жестокими упреками членов парламента за поблажки еретикам и излишнее к ним снисхождение и за успехи лютеранства. Выговоры свои король заключил, во-первых, строжайшим приказом — еретиков не щадить, а во вторых — фразой, что он готов отсечь любой из членов собственного тела, если бы тот оказался зараженным ересью. Жаль, никто из присутствовавших не осмелился заметить Франциску, что о заразах души или тела следовало бы говорить кому другому, но уж отнюдь не ему. Речь короля была шутовской интермедией, предшествовавшей кровавым драмам, разыгранным одновременно в разных концах Парижа и достойно заключавшим день торжества фанатизма. Шесть жертв было принесено римскому Молоху.
На Гревской площади, на медленном огне, сожжен молодой лютеранин Варфоломей Милан — больной и расслабленный.
У Трагуарского креста возведен на костер Николя Валетон, сборщик податей в Нанте.
Той же участи подверглись на рыночной площади суконщик Жан Дюбур, на кладбище св. Иоанна — купец Стефан Делафорж.
Содержательница детской школы Лякателль сожжена на площади Гашетт.
Каменщику Антонию Пуалю раскаленным железом выжжен язык, а сквозь щеки продернута железная палка.
Являлись ли тени этих страдальцев королю в те минуты, когда он блаженствовал в объятиях герцогини д'Этамп или Дианы де Пуатье?
Через восемь дней после аутодафе, 29 января того же 1535 года, обнародован указ — возводить на костер укрывателей еретиков, и указу этому дана обратная сила. Учреждены Инквизиция и Огненная палата /Chambre ardente/ при парламенте. Верховным инквизитором назначен Матфей Орэ, монах якобинский, председателем суда — Антоний Муши, прозывавшийся Демохаресом и оставивший по себе вечную память в народе словом mouchad /шпион, сыщик/, которым с тех пор на французском языке означают лиц, служащих в этой государственной должности. Ученые и литераторы бежали толпами вон из Франции. В числе их были Роберт Оливетан, Климент[4] Маро, Клавдий де Фос, Иаков Канне, Амио, переводчик Плутарка, и многие другие. Запрещены и сожжены в великом множестве сочинения Эразма Роттердамского, Меланхтона, Кальвина и вообще книги богословского и философического содержания… Доносы, шпионства, обыски, казни пятнают летописи 1540–1545 годов. В южной Франции свирепствовал тогда фанатик монах Рома, напомнивший жителям времена гонений альбигойцев. В 1546 году из 50 лютеран города Мо приговорены к костру четырнадцать человек. Получив известие, что лютеране укрываются в Лотарингии, ревностный поборник папских интересов Франциск I убеждал лотарингских герцогов не давать еретикам ни приюта, ни пощады!
Так относился король-рыцарь к великому, неприкосновенному вопросу совести. Совместите в этом железном сердце — с этими зверствами, достойными Нерона, нежность, любезность, любовь к искусствам и сочувствие к трудам ученых? Одно с другим как-то плохо ладится, а между тем именно таким являлся Франциск I в те минуты, когда из рук иезуитов попадал в объятия женщин, которым на свою поговорку, приведенную нами вместо эпиграфа, вверялся постоянно.
Первой фавориткой короля, предшественницей герцогини д'Этамп, была графиня Шатобриан. Дочь Феба Грайлльи, герцога Фуа, она на тринадцатом году от рождения вышла замуж за графа Шатобриана и в течение семи лет мирно и счастливо жила с ним в его родовом имении в Бретани. Король Франциск при восшествии на престол изъявил желание, чтобы знатные господа являлись ко двору постоянно со своими женами. «Двор без женщин, — говаривал женолюбец-король, — то же, что год без весны или весна без цветов!» Получив приглашение, граф Шатобриан — может быть, в смутном предчувствии позора — решился ехать один. Зная однако же, что отсутствие его жены будет замечено королем, что оно даст повод к расспросам и настоятельным требованиям, граф пред отъездом в Париж заказал два совершенно одинаковых перстня: один из них он взял с собой, другой оставил жене, строго наказав ей ехать в столицу в том только случае, если к письму будет приложен его, графа, перстень. Молодая красавица, сожалея о разлуке, сама не выказала ни малейшего желания хотя бы мельком взглянуть на Париж и на пышный двор молодого короля, о котором ходило в провинции множество чудесных слухов. С детства приученная к мирной жизни у домашнего очага, графиня предпочитала всяким развлечениям и веселью тихое свое уединение.
