Алексей Лосев - Жизнь
— Конечно, все это надо. Но револьвер сделан на основании научного знания законов природы.
— Да, револьвер сделан на основании знания законов природы. Но пока револьвер не употреблен, он не есть нечто социальное. Он, конечно, есть нечто социальное уже потому, что он продукт труда, продукт человеческого производства. Но как таковой, взятый вне всякого употребления, он еще не вошел в социальную жизнь. Только ставши в человеческих руках орудием для тех или иных, соответственных его назначению, целей, он выявил свою социальную значимость. А это уже не законы природы. Общественная жизнь и творчество, социальная жизнь и борьба — это не мертвые и рассудочные законы природы. И знание жизни, ориентировка в ней, даже простое орудие стрельбы, не говоря о социальной жизни во всей ее ширине и глубине, уже не есть только мышление, уже не есть только знание законов природы! Это знание есть только теория. А где же практика? Необходима практика!
Да, практика необходима. Но какая практика? Мало и одной практики, если искать мудрость жизни.
* * *Практика! Действие! Не познание, а действие, говорят. Не законы природы, но законы поведения! Мораль, нравственность, обязательства, долг, совесть — вот что иные подсовывали мне, когда я искал мудрость жизни.
Нет! Невозможно! И это тоже — плохо, односторонне, отвлеченно, немудро, нежизненно.
Я должен действовать. Спрашивается: для чего и для кого и до каких пор?
— Ты должен действовать всегда.
— Но почему?
— Человек (это действие.
— Не хочу!
— Чего ты не хочешь? Человеком не хочешь быть?
— Действовать не хочу!
— Но ты должен действовать.
— А я не хочу.
— Но тебя заставят.
— Заставят — значит будут действовать другие, а не я. Я же буду только инструментом.
— И это твой идеал?
— Это моя свобода.
— Чтобы тебя били нагайкой?
— Чтобы не соглашаться.
— На разумную работу, на активный труд, на свободное действие?
— Да.
— Некультурность!
— Да не хочу я. Понял?
— Ничего не хочу, ничего не желаю?
— Да!
— А жить ты тоже не хочешь?
— Это — мое дело.
— Нет, брат, не увиливай. Жить ты тоже не хочешь? Говори!
— Может быть, тоже не хочу.
— Нет, не «может быть», а ты говори прямо.
— Хочу или не хочу, а действовать ты меня не заставишь. Для кого? Для себя? Но ты сегодня есть, а завтра тебя нет. Для тебя? Тоже самое! Для будущих поколений? А мне какое дело до них, раз я умру?
— Жить не хочешь?
— Смотря как. Если вот так, как сейчас, то определенно не хочу.
— Да не так, как сейчас, а вообще.
— А что значит «вообще»?
— Ну жить, несмотря на все условия и обстоятельства жизни.
— «Несмотря» — не хочу. Хочу только — «смотря».
— Шкурник, дескать?
— Свободный, а не раб. Вот что «дескать».
— Но что же это за свобода, если ты ничего не хочешь делать, не хочешь действовать, не признаешь практику. Ну пользу-то какую-нибудь ты признаешь? Людям-то хочешь ты пользы или нет? Себе самому, наконец, хочешь ты пользы или нет?
— А ты знаешь, что такое польза?
— Всякий знает, что такое польза.
— А я вот не знаю.
— Врешь. Знаешь.
— Не знаю.
— Чего тебе надо, не знаешь?
— Не знаю.
— Что тебе есть и пить надо, не знаешь?
— Не знаю.
— А зачем же ты ешь и пьешь?
— А я почем знаю, зачем я ем и пью?
— Тебе же хочется есть и пить?
— Мало ли чего. Мне вот иногда по морде хочется дать. А ведь не даю же.
— По морде не даешь, а ведь хлеб-то кушаешь?
— Ну и что ж тут умилительного?
— А то, что тебе это полезно и ты знаешь об этой пользе и согласно такому знанию и кушаешь.
— Вранье! Червяк ни черта не знает, а сосет воду всем телом.
— Значит, ему это полезно, а польза есть причина его действия.
— Вранье! Бабочка летит на огонь — это тоже ей полезно?
— Это ей приятно. Приятность, наслаждение, тоже может быть принципом действия, хотя, по-моему, это и дурной принцип.
— Сколько же у тебя принципов действия?
— Да дело вовсе не в количестве принципов действия, а дело в том, что вообще надо действовать.
— Вот этого-то «надо» ты и не доказал. Ты все время указываешь на слепые факты: ешь, мол, да пьешь или живешь-де, а не умираешь. Ну, что ж! Все это слепые факты. Так оно действительно есть. Но почему оно есть, почему оно так есть, а не иначе, и почему я должен именно так действовать, а не иначе, да и вообще почему я должен действовать, а не наплевать на все, — этого ты мне ничего не доказал.
— Да наплевать на все-это тоже есть действие!
— Я и не говорю, что я наплевал. Я только говорю, что никто не имеет никакого права заставить меня ни действовать, ни плевать.
— Да совесть-то у тебя есть или нет? Совесть-то разве не заставляет тебя действовать?
— Совесть у всех разная.
— Одна.
— Разная.
— Одна.
— Совесть, дружище, у всех разная. Потому-то драка и происходит. Оба дерутся, и оба по совести!
— А все-таки истина одна.
— А совесть тоже одна?
— Ну пусть совесть разная. Совесть может оказаться и незатемненной. Но истина-то уже, безусловно, одна.
— А кто знает истину?
— Да вот хоть ты знаешь истину, что надо спать, если фактически ложишься спать.
— Опять «фактически»! Да мало ли что происходит «фактически»! Фактически я тоже действую. А ведь весь вопрос в том, нужно ли действовать и ради чего, ради кого надо действовать и какой смысл действия.
Вот разговор, из которого ясно, во всяком случае, одно: действие, деятельность, практика, даже моральные поступки и нравственная воля еще не есть мудрость жизни, которая стала бы выше судьбы. Еще надо откуда-то брать принципы действия; еще надо знать как именно действовать, во имя чего действовать. Вот этого «во имя» и нет в самом волевом поступке. Кроме того, всякий волевой акт рано или поздно наталкивается на сопротивление. Наша деятельность часто прерывается, а в конце концов и просто кончается раз навсегда. И судьба водворяется во всей своей неумолимости, во всей неотвратимости. Смерть — критика всякого действия.
— Ты действуешь? Хе-хе! Пока жив! А если не живешь? Хе-хе!
Да. Судьба непреодолима моралью так же, как она непреодолима наукой. Мудрость жизни не захватывается внешней практикой человека так же, как она несводима и на отвлеченные законы природы.
Не этой мудрости жизни я ждал.
* * *Особенно не по нутру была мне одна мудрость, которая, казалось бы, на первый взгляд по крайней мере, по своему содержанию ближе всего подводила к переживаемому мною, но еще не формулированному новому. Это мудрость красоты, поэзии, музыки, искусства вообще.
