Иннокентий Смоктуновский - Быть !
Мы успокоились и даже в шутку такие моменты обретения ребенком возможности заглянуть в себя определили как "мысли, мысли пошли..."
Однажды Филипп так же самозабвенно "ушел в свою лабораторию", упершись взглядом в одну точку. Я несколько громче, чем позволяло таинство этой минуты, воскликнул:
- Во-во, мысли пошли, мысли...
Впервые услышав мой окрик, ребенок тоном маленького иллюзиониста, удачно закончившего свой фокус, пискнул: "Ушли!" - поясняя и то, что они были, и было их немало, во всяком случае не одна, а какое-то множество мыслей.
Что-то очень похожее происходит теперь со мной, когда я, преисполненный рвения, мыслей и решимости воссоздать некоторые отрезки моей жизни на бумаге, подхожу к столу, беру чистый лист, ручку и...
"Ушли!"
Почему? Что пугает их? Мое неумение? Белизна листа? Но я не собираюсь чернить его ни графоманскими вывертами, ни потугами на нечто оригинальное и, уж конечно, ни претензией на писательский слог и стиль.
Ничего такого я делать не умею, действительно, не хочу, не могу и не буду. Я попытаюсь лишь записать то, что происходило со мной, только это ляжет строчками на белом пятне передо мной.
Ничего, что я буду говорить правду, а? И уж коль скоро я решил обращаться только к ней, то и начну с признания.
Я знаю, почему рой мыслей так поспешно улетучивается - причина во мне самом. Я хочу поведать о моих попытках поступить хоть в какой-нибудь московский театр в 1955 году, а даже самые облегченные воспоминания того времени вызывают теперь у меня самого сложную реакцию.
То хочется смеяться, хохотать и бить в ладоши над обилием нелепости происходившего тогда, и хохотать можно было бы довольно долго, смею предположить, что веселье это могло бы продолжаться до слез на глазах и колик в животе; то, напротив - та неотвратимая безвыходность тогда даже теперь, по прошествии огромного отрезка времени комком перехватывает горло, и светлая радость, что я вправе считать все осуществленное завоеванным и моим, наполняет все мое существо.
В период подготовки новой работы у артиста порой наступает кризисный момент, когда он не в ладах не только с ролью, пьесой, партнерами, собой, но больше всего с тем эгоистом, который прочно устроился в нем самом. И никакие разговоры, увещевания, обращенные к этому квартиранту, ни к чему доброму не приводят - они бесполезны. Меня довольно часто посещает этот товарищ. С каким бы распрекрасным режиссером ни работал в этот "час пик", едва ли не против своей воли обрушиваешь на него град неуважительных взглядов, мыслей, а порой и реплик, вспоминая которые через какое-то время буквально корчишься от стыда и раскаяния. А бедные родные - они герои-мученики. Я, например, едва ли не вслух убеждаю себя, уговаривая: "Ну держи себя в руках", и в это время у себя дома кого-то из домашних уже стригу глазами и закатываю долгие монологи по поводу холодного чая, что впрочем, совсем не исключает более повышенных тонов, когда чай горяч и я поношу всех жаждущих сжечь мне горло. Виноваты все, во всем, всегда и всюду. Эти мои вывихи дома терпят, стараются не замечать, но все равно это зло не украшает нашей жизни, отнюдь.
Видя, что метод поглаживания по шерстке еще больше ощетинивает меня, жена попыталась однажды погасить этот ненужный пламень путем подбрасывания сухих веточек в него:
- Да-да, конечно, жизнь не удалась, ты несчастен, у тебя все плохо и с тобой все ясно и кончено.
- Перестань паясничать, какая ты, право...
- Да, я такая... а ты... посмотри, посмотри на свой пиджак.
- На какой еще пиджак я должен смотреть, когда я сижу в халате и ем совершенно сырые яйца... просил всмятку, всмятку, я просил... так нет же, еще я должен озираться на какие-то сюртуки. Что за дикая фантазия!
- Ты сам почему-то взял сырые, вареные вот.
...Никогда не пойму этих женщин, право, никакой последовательности.
- А на пиджак посмотри... не лишнее, я сейчас принесу...
Все посходили с ума. Там режиссер требует: подавай ему жизнь человеческого духа, видите ли. Причем смотрит на меня так, словно готовится проглотить зонд для пробы желудочного сока, здесь пиджаки какие-то должен высматривать... все сговорились довести, добить...
- Где газета сегодняшняя?
- А что, там сказано, как ты должен делать своего Иванова? Вот она.
- Там не сказано, как я должен делать Иванова, но там, может быть, я смогу найти ответ, на какой пиджак и зачем я должен глазеть.
- Ты напрасно злишься... Даже в самых дерзких своих мечтах ты не мог и предположить, что грудь твою будет украшать премия Ленина, что ты станешь Народным, что будешь необходим, с тобой будут считаться, хотеть работать, встречаться, говорить, видеть. Вспомни, дорогой...
Притащила пиджак и держит на вытянутых руках этакой ширмой передо мной... И молчит!.. Нет, жены - невозможный народ. Знает же прекрасно, что это лауреатство составляет тайную и явную мою гордость. Так нет же, выставила ее и держит вот уже минут семь как живой упрек: не заслуживаешь, не достоин. Выходит, так. А, Бог с ними, с женами... такая нечуткость... никогда не пойму их. Да, газета... "В Центральном комитете КПСС"...
- Что такое? Что-нибудь случилось?
"Постановление о работе с творческой молодежью". О, давно бы надо... а то сладу нет... Ну вот, взволнован до того, что простые серьезные вещи не могу понять с одного раза - читаю дважды. Ну наконец-то!..
- Где Филипп, опять гуляет?
- Он в институте, на занятиях...
- Какая жалость... то есть... ладно, потом... Ну вот же... прекрасно: "Содействовать становлению творческих индивидуальностей, а не серой безликости"... "о профессиональном росте и занятости выпускников... не уделяют должного внимания молодежи, не состоящей в союзах".
Не могу спокойно видеть: слишком много для одного утра... До начала репетиции еще полтора часа: хлопнув дверью, "пошел в разгул".
Если действительно дать ход этому постановлению, сколько молодых сердец учащенно забьется в щедрой благодарности за его реальные возможности, сколько удивительно живых умов, светлых мыслей и творческих дерзаний найдут себе поле деятельности... прекрасно... Совсем не предполагал, что утро 21 октября будет таким радостно-взволнованным.
Может быть, мой друг и режиссер Олег Николаевич Ефремов прав, требуя от меня повышенной диалектичности движения в "линии" Иванова. Не может же, в самом деле, Иванов все время быть с застывшей маской обреченности вместо живого лица, он же не монумент, не памятник, как вот этот, например.
Вот уже в который раз в состоянии душевного смятения оказываюсь здесь, у памятника. Люблю Гоголя и по возможности перечитываю. Вот он и прост и понятен вроде, но даже в манере глядеть, сидеть - безмерен и загадочен. Да-а-а, этот мог писать... а тот, на Гоголевском бульваре?.. Должно быть, мог,- тоже ведь Гоголь. Оба они, хотя схожи лицом, но нравом разные и оттого совершенно непохожие. Мне лично больше по душе этот Николай Васильевич, тихий, мудро созерцающий остановившихся возле него.
