Катрин Шанель - Последний берег
Я тогда решила, что он пытается загипнотизировать ее.
Оказывается, он ее обольщал. Черт побери, эти две вещи бывают очень похожими.
Надо ли говорить, что нарциссы и приглашения к ужину прекратились так резко, что я имела основания считать их собственной фантазией или сном. Доктор Дюпон проводил очень много времени у постели Жанны и прилагал все силы к ее скорейшему выздоровлению. Он имел также и приватные беседы с мадам Булль, состояние которой ухудшалось на глазах. Разумеется, мое жалкое состояние – на один глоток! – ничего не значило по сравнению с кожевенными заводами!
Я была рада, что не вышла за человека, которому нужны были только мои деньги, и даже, скорее, благодарна ему.
Как выяснилось, доктор Дюпон питал ко мне противоположные чувства. Люди могут простить, если кто-то делает им подлость, но никогда в жизни не простят того, кому сделали подлость сами. Но это я поняла потом.
А теперь я снова возвращалась в свой тихий и темный дом, стараясь как можно дольше оттянуть момент возвращения.
Во всем доме было очень темно, затемнение было опущено. Войдя в холл, я увидела свет в кухне. Но в этот час мадам Жиразоль всегда уже спала. Моя экономка крайне ревниво относилась к вверенным ей апартаментам. Она поддерживала в кухне хирургическую чистоту и, уж конечно, не забывала выключать свет. Я окликнула ее, но услышала только какой-то шорох. Все это было неприятно. Я подозвала Плаксу и достала из бюро оружие – крошечный дамский револьвер, инкрустированный перламутром, – подарок Шанель. Меня успокаивала мысль, что грабитель, скорее, уделил бы внимание немногим моим драгоценностям и столовому серебру, чем многочисленным кастрюлькам и кокотницам мадам Жиразоль.
Франсуа сидел на кухонном столе и болтал ногами. Дверцы холодильника, прекрасного американского холодильника, были распахнуты, как и оконные рамы. Франсуа щедро намазал на огромный кусок багета паштет и теперь оценивающе рассматривал кусок овернского сыра, к которому я с детства питала слабость.
– Даже не думайте, – сказала я, следя за тем, чтобы мой голос не дрожал. – Это мой любимый сыр, и я не уступлю ни крошки под страхом смерти. – Франсуа ухмыльнулся. – Приятно видеть вас снова. И в добром здравии, насколько я могу судить?
– Вы здорово подлатали меня, доктор. Я попал в лихой переплет тогда, и мне пришлось бы туго, если бы не вы, – ответил Франсуа с набитым ртом.
– Сварить вам кофе?
– Давайте я сам, – предложил он. – Не думайте, я умею. Я даже работал как-то в ресторане. Очень шикарном.
– Это там вас научили входить через окна и закусывать, сидя на столе?
Опять ухмыльнувшись, он сполз на стул.
– Понимаете, это окно единственное, в котором была открыта форточка. Ваша домоправительница оставила ее для проветривания, и я воспринял это как приглашение.
– Но как вы узнали, где я живу?
– Я проследил за вами.
– Для чего?
– Чтобы нанести визит вежливости, конечно!
– Не поинтересовавшись, приятен ли мне будет этот визит?
Франсуа судорожно вздохнул.
– Чертов паштет, в нем столько чеснока! Странная вы девица – сыр у вас северный, а паштет во вкусе настоящего южанина. Если бы не этот чеснок, я бы поцеловал вас сейчас, и все вопросы оказались бы сняты.
– Вы получили бы пощечину, а потом вам все равно пришлось бы отвечать на вопросы.
Его ярко-синие глаза сверкали, как самые дорогие сапфиры.
– Но за что же вы хотите меня бить, Катрина?
– Вы удрали в прошлый раз, не простившись.
– У меня появились срочные дела!
– Вы проникли в мой дом, как вор.
– Простите, я не мог придумать ничего, чтобы получить приглашение. Такой приличный дом… Разве в нем принимают оборванцев вроде меня?
– Но я могла застрелить вас. Или мой пес…
– Бросьте. Дырявить того, кого вы так ювелирно заштопали, вы бы не стали. А этот пес, даже не знаю, для кого он может представлять опасность. Он хотя бы кошку может задушить?
И в самом деле, Плакса вился у его ног, выпрашивая паштет и ласково повизгивая.
– Плакса обожает кошек!
Франсуа пожал плечами:
– Вот видите…
Все мои аргументы рассыпались в прах. Вздохнув, я отобрала у Франсуа его огромное канапе и откусила кусок.
– Теперь вы можете поцеловать меня, – сказала я с набитым ртом. – Я тоже ела этот ужасный паштет.
Кофе остыл. Мы к нему так и не притронулись.
– Теперь ты подружка апаша, – сказал мне Франсуа утром. – Ты впустила меня в свою жизнь, голубка, и, может быть, тебе придется об этом сильно пожалеть.
– Хочешь сказать, ты придешь еще? – спросила я, наблюдая, как он одевается. Мне доставляло радость видеть его обнаженным, следить за его свободными движениями – это было внове, это было остро, нежно, неизбежно.
– Разумеется. Я тебе еще надоем. Тебе придется травить меня собаками и стрелять из револьвера, чтобы прогнать. А почему я не должен приходить?
– Я старше тебя.
Я сказала первое, что пришло мне в голову, и тут же поняла, что этого мне говорить не следовало. Моя мать ни за что бы такого не сказала.
Франсуа рассмеялся.
– Ты девчонка, просто девчонка! Юная и резвая, как чижик, и хищная, как пантера. До которого часа ты работаешь сегодня?
– Возьми ключи. Лазать каждый раз через окно для тебя может быть утомительно. Хочешь заехать за мной после работы?
– Заехать? На чем, хотел бы я знать? Только если на своих двоих.
– Возьми мой автомобиль. Только съезди его заправить. Деньги в бюро.
Он, полностью одетый, сел на край кровати и нежно поцеловал меня в лоб.
– Ты не боишься доверить мне, малышка? Не боишься, что я обворую тебя и скроюсь?
– Я же хищная, как пантера. Я догоню и разорву тебя в клочки.
Он снова поцеловал меня и стал перекидывать ключи из одной ладони в другую.
– Ты в самом деле апаш, Франсуа? – спросила я.
– Что ты, моя дорогая, я пошутил. Я уже говорил тебе – я не вор, не грабитель. Я – маки́, я – партизан.
Глава 5
Мое тихое, замкнутое житье окончилось в то утро. Вилла «Легкое дыхание» снова встречала гостей, как в те блаженные времена, когда тут жил и творил великий русский композитор. Но теперь это были гости другого рода. Они не приезжали в шикарных автомобилях, а приходили пешком, под покровом ночи или ранним утром. Они приносили не цветы и фрукты, а непонятные свертки, которые сразу отправлялись в подвал. Они не пили чинно шампанское в позолоченной гостиной, поскольку чаще всего были голодны и вину предпочитали миску горячего супа и хлеб с маслом.
– Мадемуазель, это приличные люди? – волновалась моя домоправительница.
– Уверяю вас, мадам Жиразоль. Быть может, это самые приличные люди, которых можно встретить в наше время.
