Николай Иванов - Воспоминания театрального антрепренера
Вот как это было:
Узнав о неприятности, постигшей Василия Васильевича в Казани, и о том, что он поступил на провинциальную сцену, испортив навсегда свою служебную карьеру, Василий Михайлович решил попросить императора о принятии сына вновь на прежнюю службу. Но для этой просьбы нужен был удобный момент, а его, как нарочно, не случалось, несмотря на долговременное выжидание.
Василий Михайлович придумал попасться на встречу Николаю Павловичу в час его прогулки по дворцовой набережной так, чтобы его величество непременно обратил на него свое внимание.
Вышел Самойлов с трепещущим сердцем на набережную и, завидя вдалеке государя, направлявшегося к нему на встречу, — нахмурился, насупился, низко склонил свою голову, как бы идя в глубокой задумчивости, не обращая ни на что окружающее внимания, и чуть было не миновал императора, не оказав ему почтения поклоном.
— Самойлов! — остановил его Николай Павлович, — Разве не узнал меня?
— Виноват, ваше величество, — с притворным испугом произнес Василий Михайлович.
— О чем так задумался?
— Посетило меня горе, ваше величество.
— Что такое?
— Сын мой покинул горную службу.
— Почему?
Самойлов рассказал императору причину отставки Василия Васильевича, не утаив истинного происшествия. Государь неодобрительно покачал головой и спросил:
— Где же твой сын теперь?
— Поступил в местную труппу актером, ваше величество.
— Ну, и как? с успехом?
— Не думаю, ваше величество, потому что у него своя дорога есть, на которой он мог бы быть более полезным сыном своей родины.
— Ну, не скажи! — улыбнулся Николай Павлович. — Я вижу, что тебе более хочется быть горным, нежели ему. Ты тщеславный старик… Но, слушай, — милостиво заключил император, — у тебя все дети способны и талантливы, вероятно и этот не отстал от других. Выпиши его сюда, а я похлопочу за него — авось вместе как-нибудь и пристроим на нашу сцену, ведь и ты, конечно, не без связей?
Государь был в хорошем расположении духа и все время снисходительно шутил с Василием Михайловичем, как бы желая рассеять его грусть.
— Но все-таки, ваше величество, осмелюсь заметить, что горная служба не в пример лучше нашей.
— Она от нас никогда не уйдет: если он не оправдает наших надежд и не окажется актером, мы его снова упрячем в форменный мундир.
Обрадованный Самойлов поблагодарил государя и поспешил домой, чтобы написать сыну о немедленном приезде его в Петербург, где он может рассчитывать на службу при императорском театре.
Впоследствии несколько раз приходил мне на память этот разговор Николая Павловича с Самойловым, в котором император оказался совершенно верным угадчиком сценического дарования в Василии Васильевиче.
VII
А.Н. Верстовский. — Моя дружба с ним. — 1855 год. — Полицеймейстер Д-льн. — Вышневолодкий театр с казенной труппой. — Столкновение с тверским губернатором А.П. Бакуниным. — Моя поездка в Петербург с жалобой на него, — Смещение его с губернаторского поста. — П.В. Васильев. — Его дебюты.
При всем желании держаться в моих воспоминаниях какой-нибудь системы, я решительно не могу сделать этого, вследствие исчезающей с летами памяти, значительно надорванной моею театральной деятельностью, требовавшей всегда ее усиленной работы. Невольно приходится ограничиться эпизодическими рассказами, имеющими отрывочный характер и, главное, резкие переходы от одного лица к другому, от факта к факту. Впрочем, избежать этого было бы трудно, так как я говорю исключительно о случаях хоть сколько-нибудь примечательных или любопытных, а все малозначительное, как излишний балласт, стараюсь обойти молчанием. Поэтому заметной последовательности в моих воспоминаниях быть не может.
Перехожу ко времени моей антрепризы в Вышнем Волочке (Тверской губ.), знаменательной по столкновению с губернатором Бакуниным.
Начну по порядку.
С инспектором московских театров[2] Алексеем Николаевичем Верстовским я был знаком в продолжение не одного десятка лет. Первое время, наше знакомство было очень натянуто и ограничивалось только поклонами, а впоследствии, при содействии Ивана Васильевича Самарина и Прова Михайловича Садовского, мы с ним сошлись довольно близко и поддерживали наши дружеские отношения до самой смерти его. Первоначально Верстовский производил на меня отталкивающее впечатление, — казался надменным и заносчивым, взыскательным и неуязвимым, но потом, когда мне удалось рассмотреть его основательнее, я сделал уже обратное заключение. На самом деле это был добрейший человек во всех отношениях, без той чрезмерной гордости, которая на первый взгляд всегда выставляла его неприятным, очень обходительный, любезный, и вопреки всяким толкам, отнюдь не интриган. Это мое личное мнение о нем, разумеется, непроверенное мнениями его подчиненных, которые по отношению к нему были почему-то скупы на похвалы, а главное пристрастны. Впрочем, у Алексея Николаевича было не мало и друзей из своей же театральной сферы, любивших его искренно и преданных ему.
Единственная слабость Верстовского, это — протежирование и покровительство, разумеется, бескорыстное и без всяких задних мыслей. Он не терпел, когда кто-либо обходил его просьбами и действовал через ближайшее начальство или обращался непосредственно в петербургскую дирекцию театров. Хотя он вслух и не высказывал своих претензий в подобных случаях, но обиняком давал провинившемуся почувствовать всю непрактичность его поступка. Его осуждали за это. Но заслуживал ли он порицания за то, что всегда старался быть всем и каждому полезным, что порывался вечно к посильной помощи? Мне кажется, что эта слабость вполне простительная, так как она во всяком случае приносила больше добра, нежели зла. Даже такие не симпатичные разговоры с ним, как мой во время моего поступления на казенную сцену (о чем упомянуто выше), не должен трактоваться слишком строго с выводом о дрянности Алексея Николаевича, — его гнев вызывался исключительно невозможностью принять единоличное участие в каждом дебютанте и, таким образом, быть его непосредственным благодетелем. Весьма понятно, что если бы я был ранее знаком с характером Верстовского и предварительно откланялся бы ему, то мое поступление в труппу императорского театра, без сомнения, состоялось бы.
В 1855 году Алексей Николаевич оказал мне большую услугу, отпустив ко мне на летний сезон многих молодых актеров Малого театра, под предлогом обыграться.
В этом месте я должен сделать маленькое отступление и упомянуть о некоторых подробностях этого года. Незадолго до своей кончины, император Николай Павлович разрешил додать спектакли на 2, 3, 5 и 6 неделях великого поста. В этот период времени я держал два зимних театра — Тверской и Костромской, и один летний — Вышневолоцкий. Воспользовавшись таким высочайшим разрешением, я продолжал театральные представления в Твери постом. Полицеймейстером там в то время был Д-льн. На 18-го февраля у меня был назначен спектакль, обещавший порядочный сбор. Объявленное начало его, по обыкновению, было сем часов вечера, хотя раньше восьми редко когда поднималась занавесь. Вдруг, в шесть часов приезжает в театр Д-льн и требует меня. Я моментально был извещен об этом, так как жил неподалеку от театра. Спешу к полицеймейстеру, и вижу, что он задумчиво ходите около кассы.
