Сигрид Унсет - Возвращение в будущее
В течение двух последующих дней мы надеялись только на мир и не думали ни о какой опасности. При том что теперь оба моих сына, как и сыновья всех наших знакомых по Лиллехаммеру, а также пожилые мужчины, которые покинули свои рабочие места на заводах и в конторах, стали участниками войны. Что касается меня, то хлопот хватало. С нашим невероятным оптимизмом мы, жители Лиллехаммера, считали, что уж сюда-то немцы никогда не придут. Эвакуированные из Осло, из Тронхейма каждый день приходили ко мне за помощью, советом, деньгами, едой, рассказывали о пережитом, приносили разные, порой противоречивые слухи, таким образом, я была в курсе всего происходящего.
Один из беженцев, немецкий священник, бежавший от гитлеровского режима, поселился у меня в доме, правда надеясь, что в скором времени сможет вернуться в Тронхейм. Его «преступление» заключалось в следующем. Когда начались преследования евреев, то в маленьком баварском городке, где он жил, еврейских детей стали выгонять из школ. Будучи же главой католического совета по образованию, он отдал распоряжение, что еврейские дети имеют право посещать католические школы на тех же основаниях, что и все остальные дети, только религиозное образование не является для них обязательным. Кроме того, он совершил погребальный обряд на похоронах одного богатого еврея, который был известен тем, что всегда оказывал большую помощь нуждающимся людям и учреждениям, не заботясь о том, были ли эти люди и учреждения еврейскими, протестантскими или католическими. И в довершение всего прочего, речь на могиле этого человека была им произнесена на древнееврейском языке.
Этот немец, несомненно, был очень хорошим человеком и хорошим священником. Но он был мне неприятен, так как я чувствовала непреодолимую неприязнь ко всему немецкому, а он был супернемцем во всем. И это действовало мне на нервы. С далеким от действительности оптимизмом он предсказывал скорое падение Гитлера, много и нудно рассуждал о древнееврейской грамматике, о процессе трансформации церковной латыни в «кухонную латынь» и так далее. К тому же я была вынуждена ежедневно по множеству раз выслушивать одни и те же не очень тонкие остроты.
День за днем на безоблачном, ярко-голубом небе светило солнце. Снег в моем саду растаял, и финские дети с наслаждением плескались в лужах и валялись в грязи, и всякий раз, когда начиналась воздушная тревога, они оказывались насквозь мокрыми, как котята. У Лиллехаммера не было своей противовоздушной обороны, и немецкие самолеты ежедневно бороздили небо над городом и его окрестностями. К счастью, немецкие бомбардировщики и транспортные самолеты направлялись в сторону Тронхейма, они целились не в нас.
И все же, несмотря на эти самолеты, на грузовики с солдатами, которые каждый день проезжали по улицам города, несмотря на часовых с примкнутыми штыками возле всех общественных зданий, несмотря на снующие повсюду мотоциклы с вестовыми, стояла такая прекрасная погода, что было очень трудно осознать: к нам на самом деле пришла война. Каждый вечер, когда уже темнело, ко мне приходила портниха, которая жила недалеко от станции, она ночевала у меня, потому что мой дом находился далеко от центра города, в маленьком лесочке, здесь было спокойнее. В апреле ночи в Лиллехаммере довольно светлые, я ложилась спать полуодетая, с открытым окном, готовая в случае чего выскочить наружу и предупредить других. В эту весеннюю ночь по дорогам, вдоль обоих берегов озера Мьёса шел непрерывный поток грузовиков. Они перевозили солдат и военное имущество. Фары они и не думали выключать. Нет, нет, мы никак не могли привыкнуть, что у нас идет война.
Радиостанция Осло была захвачена немцами уже 9 апреля, поэтому радиопередачам никто не верил. С того момента, как Гитлер захватил Чехословакию, у молодежи даже появилась такая шутка: «Это по-честному или по-немецки?» Однако наше правительство все еще держало под контролем две радиостанции: в Вигре и в Хамаре[10]. Мы знали, что бои идут к северу от Лиллехаммера, и в один прекрасный день немцы оказались так близко, что я испугалась за своих финских ребятишек. Мы слышали о бомбардировке Эльверума, когда погибло много мирных жителей, прятавшихся в подвалах. Я села за руль автомобиля и отвезла ребятишек к своей подруге, которая жила выше в горах, у края долины. Впрочем, никто из нас не думал, что Лиллехаммер может стать военным плацдармом. Когда я прощалась с детьми, Эйра уже уютно устроилась на коленях своей новой приемной мамы. Эльми и Тойми с радостью обнаружили, что в этой усадьбе есть овечки и ягнята и не очень-то огорчились, прощаясь с тетей Сигрид.
Не прошло и двух недель, и жителям этой усадьбы тоже пришлось эвакуироваться, там появились немецкие моторизованные части, они двигались по долине с трех сторон. Как я позже узнала, во время одного из сражений на мосту через реку погиб мой сын Андерс, в том момент он доставлял три пулемета на береговые позиции.
Через день после того как я отвезла финских детей к своей подруге, война подошла к моему порогу. Ближе к вечеру мы услышали громкий рев мотора, выглянули из окна и увидели немецкий самолет, летевший совсем низко, прямо над домами, казалось, он вот-вот заденет крышу моего дома. Немецкий священник, моя домоправительница и я ринулись в подвал. Вскоре мы услышали пулеметную очередь, нам почудилось, пулемет строчит прямо рядом с нашей входной дверью. Мы решили посмотреть, что происходит, и увидели, что по саду бегут наши солдаты. Немецкий самолет, оказавшийся транспортным, упал прямо на лужайку рядом с моим домом. Чтобы посмотреть на самолет, начали сбегаться женщины и дети, и они очень испугались, когда увидели, что на них направлены пулеметы. А у входа в мой сад передо мной предстала группа людей, говоривших по-немецки, которые с большим интересом наблюдали за происходящим. Это были беженцы, они жили в отеле на другом конце города. Каким образом они оказались у «театра военных действий» менее чем через 10 минут после падения самолета, понять невозможно.
Весь бой продолжался не более трех четвертей часа. Командир покончил с собой, а экипаж был взят в плен. Норвежские солдаты, у которых не было ничего, кроме винтовок, прямо сияли от счастья, проезжая на грузовиках мимо сбитого самолета, ведь это было их первое сражение. Теперь все мы видели, что война по-настоящему пришла к нам.
На следующий день мой гость, немецкий священник, уехал в Швецию. Комитет помощи Рабочей партии продолжал заботиться о нем, он выглядел таким радостным и умиротворенным, когда, стоя между австрийским коммунистом и его «Lebensgefhrtin» — спутницей жизни, выглядывал из окна вагона, прощаясь со мной.
