Алексей Тимофеев - Покрышкин
Что говорить о бедности крестьян XIX века. О своем детстве 1940-х годов в Кильмезе, что недалеко от Нолинска, известный писатель Владимир Крупин пишет: «Я ходил в лаптях... Помню лучину, деревянную борону, веревочную упряжь, глиняные толстые стаканы...» Пишет В. Крупин и о богатом своеобразии вятского говора, о том, что в русских былинах нередки обороты экономной вятской речи — «знат, понимат, седлат-то свово Воронеюшка крестовый брателко...».
Есть в книге писателя-вятича и такая мысль, возникшая на берегу родной Вятки, так и не перегороженной плотинами электростанций: «Да, если мои предки жили у такой реки столетиями, они невольно стали походить на реку — спокойную со стороны, но напряженную, сильную, неостановимую». Наверно, можно отнести эти слова и к судьбе Александра Ивановича Покрышкина, выросшего у Оби, служившего на берегах Камы, Невы, Кубани, Волги, Дона, Днепра. Совсем рядом с его могилой, за оградой Новодевичьего кладбища — не столь могучая, но несущая свои воды мимо дворцов и стен Кремля Москва-река...
И без лесной стихии Покрышкин себя ощущал не лучшим образом, всегда стремился побывать в лесу в дни отдыха. Как он писал, вспоминая детство на закате жизни: «Еще школьником, с соседским сверстником Сашей Мочаловым, набрав в узелки пирогов с калиной и черемухой, шанег с творогом, мы вскакивали на подножки вагонов проходящих на восток поездов и уезжали на сотни километров в тайгу. Бродили по лесам, ловили в таежных речушках рыбу и пекли ее на костре, ночевали в шалашах из веток».
Александр Иванович любил рассказ В. Г. Короленко «Лес шумит» (Полесская легенда): «Лес шумел... В этом лесу всегда стоял шум — ровный, протяжный, как отголосок дальнего звона, спокойный и смутный, как тихая песня без слов, как неясное воспоминание о прошедшем. В нем всегда стоял шум, потому что это был старый, дремучий бор, которого не касалась еще пила и топор лесного барышника. Высокие столетние сосны с красивыми могучими стволами стояли хмурой ратью, плотно сомкнувшись вверху зелеными вершинами».
Все драматическое действие классического рассказа Ц. Г. Короленко сопровождается музыкой этого «старого, дремучего бора», достигает апогея на фоне разразившейся бури: «А в лесу, казалось, шел говор тысяч могучих, хотя и глухих голосов, о чем-то грозно перекликавшихся во мраке... Потом на время порывы бури смолкли, роковая тишина томила робеющее сердце, пока опять поднимался гул, как будто старые сосны сговаривались сняться вдруг с своих мест и улететь в неведомое пространство вместе с размахами ночного урагана».
Много веков завораживал на Севере русского пахаря лесной шум, разнообразие которого зависит от погоды и характера леса...
Лес давал возможность побыть одному или в кругу самых близких людей, прийти в себя, подумать — поразмыслить. Но время послевоенной службы в Киеве Александр Иванович любил с семьей приезжать «в гости к дубу». Могучий дуб стоял на поляне у старого русла Днепра...
Узнать хотя бы немногое о вятских Покрышкиных позволила неожиданная встреча в октябре 1999 года в Калининграде. Хотя эта встреча не была случайной. На открытии бюста летчика в родном ему гвардейском истребительном авиаполку, фотограф П. П. Кривцов, снимавший Марию Кузьминичну и ветеранов полка, вдруг окликнул меня и по-знакомил с молодым, лет тридцати пяти, симпатичным капитаном запаса. «Да, я — Александр Покрышкин...» Дальний родственник трижды Героя, Александр Анатольевич Покрышкин оказался местным жителем, бывшим вертолетчиком из соседнего полка. Времени на обстоятельный разговор тогда не имелось, но спустя некоторое время Александр Анатольевич прислал письмо, в котором ответил на вопросы о деревне — родовом гнезде, о себе и своих близких. Пришло это письмо после смерти М. К. Покрышкиной.
«...Выражаю соболезнование родным и близким по поводу смерти Марии Кузьминичны. Я очень сожалею и не могу поверить, так как я лично не слышал об этом по телевизору и не видел, а мне уже сказали знакомые, чисто случайно. Мы здесь живем, как заложники, на отшибе. Это, наверное, судьба, что встретился с Марией Кузьминичной на празднике...
Постараюсь ответить на Ваши вопросы. Деревня — Карничата Ереминского сельсовета Нолинского района Кировской области. От Кирова примерно 200 км на юг. Мне отец рассказывал, что отец А. И. Покрышкина с семьей уехали из деревни еще задолго до революции. Эта семья уехала первой из семи семей Покрышкиных.
В деревне было примерно 20 домов. Мы уехали, когда мне было около четырех лет. Но что-то я все-таки помню. Рядом, прямо через лог, и сейчас есть деревня Полканы. Под утором текла река Ситьма, на берегу стояла еще одна небольшая деревня. А уже подальше, километрах в трех, — большое село Еремино, в котором и находился сельсовет. В Полканах стояли фермы, много было коров, а также большая конюшня. В Еремино — трактора, комбайны, даже маленькая заправочная станция. Раньше конюшня была и у нас в деревне. Пахали на лошадях землю, сеяли хлеб и сами его пекли. Все держали скотину — коров, свиней, кур. Также держали пчел.
Последней покинула деревню семья Леонида Покрышкина. Они живут в Еремино. Он прошел войну и вернулся. Мой же дед погиб в 1942 г. Вот мой дед и был двоюродным братом А. И. Покрышкина, по какой точно линии, я не помню, так как отец рассказывал мне об этом давно. Родной брат моего отца дядя Миша уехал в Ленинград, где и проживает, второй — дядя Коля — в Запорожье, а четыре их сестры — в Качканаре (одна из них жила даже в Хабаровске). Еще одна линия Покрышкиных — в Челябинской области, мы тоже там жили до 1972 г. в селе Красногорское. Отец работал шахтером, а мама на заводе. Потом переехали поближе к родным краям в Киров, где отец работал шофером. В деревне он тоже шоферил. Помню, я всегда с ним катался, он и зерно возил во время уборочной страды. А мой дядя, брат мамы, был комбайнером. Вот я и не вылазил с полей...
В Кирове я закончил школу в 1979 г. и СГПТУ по профессии токарь в 1982 г. Мой старший брат закончил в Кирове школу прапорщиков по специальности бортовой техник вертолета, проходил стажировку при Саратовском высшем военном авиационном училище летчиков. Я собирался идти в авиацию по стопам брата, он мне посоветовал ехать к Саратов учиться на летчика. Досрочно защитил диплом в СГПТУ, но все-таки отстал от своей команды, из Кирова ехало в Саратовское ВВАУЛ семь человек. Как только собрал все документы, прибежал домой. Времени не было даже попрощаться с родителями, схватил сумку и на вокзал. Так я очутился в Саратовском училище, сейчас его уже нет, и жаль — хорошее было училище, но у нас привыкли все только разваливать.
Так я повторил дорогу своего брата — СГПТУ № 2, училище, Афганистан, Мозамбик. И на пенсию меня сократили по собственному желанию тоже в 33 года. Уволился я только потому, что перестали летать, один раз в два-три месяца — это не полеты. Я по семь дней в неделю готов был летать и никогда не говорил, что устал. Хорошо хоть во сне можно полетать... Скажу честно, начальники говорили обо мне, как о хорошем летчике с большой буквы. Меня уговаривали одуматься, обещали поставить ком. звена и т. д. и т. п. Но без полетов мне и полковника не надо. А из-за своего и языка я не однажды лишался и званий, и должностей. Начальники никогда не смирятся, когда им правду в глаза говорят, да еще при подчиненных. Когда увольнялся, моим сверстникам присвоили звание майора, а мне не стали. Да и пусть, это на их совести.
