Анатолий Салуцкий - Всеволод Бобров
Хотя матч в Глазго проходил на стадионе «Айброкс», вместившем только 120 тысяч самых темпераментных и самых недисциплинированных в мире шотландских зрителей, атмосфера на трибунах во время игры характеризовалась хорошо известным в Англии выражением: «Рев Хемпдена». Это понятие означает крайнюю степень экзальтации болельщиков и напоминает о том, что происходит во время финальных матчей на шотландском стадионе «Хемпден-Парк», вмещающем почти 60 140 тысяч яростных поклонников футбола. Считается, что страсти, бушующие в таких случаях на «Хемпдене», который однажды после игры был даже разгромлен чрезмерно возбужденными зрителями, являются своего рода апогеем болель-щицких эмоций вообще. И потому понятие «рев Хемпдена» служит синонимом особого ажиотажа на стадионных трибунах.
Болельщики «Рейнджерса» неистовствовали. И когда счет уже к середине первого тайма стал 2:0 в пользу московского «Динамо», на трибунах и на поле создалась какая-то угрожающая, предгрозовая атмосфера, мало напоминавшая тот свободный, романтический, эмоциональный футбол, к которому привыкли советские футболисты на родных стадионах. Начался новый для них «злой» футбол, который, к сожалению, проник вскоре и во внутрисоюзные чемпионаты, омрачив для лучших футболистов радость игры.
Именно во встрече с «Рейнджерсом» на шотландском стадионе «Айброкс» была впервые объявлена… охота на Всеволода Боброва. Защитники хозяев поля, не способные удержать этого великолепного форварда, начали применять против него нечестные приемы. И в середине второго тайма Всеволод Бобров впервые за свою пока короткую футбольную карьеру вынужден был покинуть поле до финального свистка.
Впрочем, правильнее было бы сказать: впервые в жизни, потому что ни в детстве, ни в юности Всеволода не было случая, чтобы он не доиграл матч до конца: никогда прежде ему не наносили травм, а заменять Боброва, лучшего игрока, никому не приходило в голову[3].
Но в пылу игры, в безмятежном азарте молодости Всеволод Бобров не придал значения первой отнюдь не случайной травме, полученной на шотландском стадионе «Айброкс», этому грозному предзнаменованию грядущей трагедии великого форварда. Трагедии, которая в будущем не позволила ему полностью раскрыть на футбольном поле свой выдающийся талант.
Но в тот день, 28 ноября 1945 года, Всеволод по-прежнему был полон самых прекрасных надежд. Он оправдал доверие миллионов своих болельщиков. Среди потока телеграмм, поступавших в те дни из СССР по адресу «Лондон, улица Кенгсинтон-Палас-Гарден, 13», где располагалось советское посольство, очень многие поздравления адресовались лично Боброву. И он готовился с триумфом вернуться на родину.
Кроме того, Всеволод был по-человечески счастлив тем, что смог оказать реальную, конкретную помощь близким: он вез домой электрический утюг в подарок сестре, а главное, слуховой аппарат, необходимый одной из родственниц. Эту заботу о близких, доброту по отношению к друзьям и знакомым Всеволод, нередко в ущерб самому себе, пронес через всю жизнь. Любопытно, что во время чемпионата мира по хоккею с шайбой в Стокгольме в 1954 году Бобров был весьма озабочен тем, чтобы купить семена цветов и детские распашонки для новорожденного по просьбе одного из друзей. За этим занятием его и застал какой-то шведский фотокорреспондент. В результате снимок лучшего форварда чемпионата, покупающего детские распашонки, появился в одной из стокгольмских газет. Но газета ошибочно написала, что Бобров проявляет заботу о своем первенце, – прошли еще долгие четырнадцать лет, пока у Всеволода Михайловича родился сын Мишка, «мини-Боб», как называл сына обожавший его отец.
7 декабря 1945 года команда московского «Динамо», которая своими великолепными выступлениями на прекрасных рей-грассовых полях Англии произвела настоящий фурор в европейском футболе, вылетела на родину. За игрой динамовцев непосредственно наблюдали на стадионах 350 тысяч английских болельщиков. Две победы и две ничьих, общий счет забитых и пропущенных мячей-19:9-таким был итог динамовского турне. В преддверии матчей лондонская пресса иронически писала о том, что советским футболистам не знакомы хорошие футбольные манеры, поскольку, выходя на поле, они даже не удосуживаются закатывать рукава футболок, как делают это настоящие британцы. Но после окончания турне эта точка зрения претерпела существенные изменения. По мнению английских газет, русские разделались с родоначальниками футбола, даже не засучивая рукавов, иными словами, как бы между прочим.
Но пожалуй, самая лестная и по-настоящему правильная оценка советским футболистам была дана английской газетой «Ньюс кроникл», которая, не особенно вникая в суть событий, развернувшихся на футбольных полях Великобритании в ноябре 1945 года, Как бы подвела моральный итог знакомству с советскими спортсменами и написала о них как о «ярких личностях, прибывших из России».
БРАТЬЯ БОБРОВЫ
Бобровы – тверские.
В период становления российского капитализма тысячи обездоленных, безлошадных и безземельных крестьян устремились в царство капиталистического Молоха – на заводы столичного Петербурга, в первую очередь на такие гиганты, как Путиловский, Обуховский. Разные это были люди, однако их роднило нечто общее: пытать судьбу в новых краях отправлялись самые активные, самые энергичные. Поэтому исход крестьянства в питерский пролетариат привел к тому, что в северной столице обосновался отборный рабочий люд – очень крепкой породы.
В 1906 году из тверской деревни Полубратово по уже проторенной земляками дороге пришел на Путиловский завод и пятнадцатилетний Михаил Бобров. Был он парнем физически сильным, дельным, смекалистым и потому сразу окунулся в ту новизну жизни, которую распахнул перед ним большой город.
А нового было много.
После кровавой расправы над революцией 1905 года пути-ловцы не переставали бурлить. Михаил Бобров, быстро овладевший сложной профессией разметчика и вошедший в рабочую элиту, не раз принимал участие в забастовках, хорошо знал будущего «всесоюзного старосту» Михаила Ивановича Калинина, которого впоследствии называл не иначе как «наш тверской». Однажды после жестокого разгона очередной стачки Боброва без суда и следствия бросили в тюрьму. И хотя просидел он в ней недолго – всего-то полмесяца, однако приобрел в сырой, холодной камере туберкулез, который в конечном итоге заставил семью Бобровых в 1919 году покинуть Петроград и переселиться в подмосковный город Пушкино с более подходящим для здоровья климатом.
Новым был и спорт. Михаил Бобров начал играть в футбол и даже входил в состав команды, которую возглавлял известный петербургский хоккеист и футболист Владимир Воног, впоследствии один из первых советских футбольных арбитров. А случайно увидев хоккей, Бобров сразу же встал на коньки, обзавелся клюшкой и увлекся этой игрой. Еще до первой мировой войны в составе путиловской рабочей команды Михаил Бобров ездил на товарищеские матчи в Хельсинки (Финляндия тогда входила в царскую Империю). И привез домой лучшие по тем временам стальные коньки знаменитой норвежской фирмы «Хааген», которые в России считались большой редкостью и были известны в народе под названием «гаги».
