Алексей Вульф - Дневник 1827–1842 годов. Любовные похождения и военные походы
Этот день замечателен для меня тем, что я не видел Лизы.
На другой день первым моим старанием было загладить сию мою вину, что мне и удалось. Она становится опять печальнее, потому что Петр Маркович хочет на будущей неделе ехать с моею матерью в Тверь, мне бы самому хотелось ее туда проводить, но, видя такие обстоятельства, это невозможно, ибо я бы попался в круг полдесятка красавиц, которым я всеми занимался; мне до́лжно будет <быть> здесь непременно.
11–12 сентября
Эти два дня не оставили после себя много замечательного. Я видел Пушкина, который хочет ехать с матерью в Малинники, что мне весьма неприятно, ибо от того пострадает доброе имя и сестры и матери, а сестре и других ради причин это вредно23. С Лизой опять припадок грусти по причине скорой разлуки, на будущей неделе она поедет.
Наконец я достал Ван дер Вельде повести и начну их переводить; мне недостает словарей и некоторых книг, касающихся каждой повести в особенности. – Всё это время терплю я сильный насморк, а после чаю бывает иногда изгога24, мне бы хотелось чем-нибудь заменить питье оного.
13 сентября
Я обедал у моего начальника отделения Шахматова и в департаменте написал первое представление в Сенат. Я хочу списывать формы разных бумаг, это не может быть бесполезным. Познакомился я тоже с Николаем Андреевичем Всеволодским, служившим вместе с моим отцом. С Лизой я был <нрзб.> нежен почти.
14 и 15 сентября
Всё это время напрасно я ищу другой дом себе нанять, потому что у меня уже становится очень холодно. Лихардова опять любезничала со мною: ей бы очень хотелось видеть меня у ног своих, но я не котенок, которого дразнят привязанной на нитке бумажкою. Я испортил свой желудок и хочу быть строго воздержным.
14–20 сентября
Обедал я у одного известного г. Никитина, человека, нажившего себе карточною игрою большое состояние, – случай довольно редкий; он весьма забавен: занятый своим богатством, он везде старается оное выказать; также хочет он быть человеком лучшего тону и коротко знакомым с высокою аристократиею. Но всё это ему не удается, везде видна в доме нечистота и безвкусие, которая дает дурное понятие и о хозяйке, – она точно и оправдывает такое мнение об ней. Люди, которые у него бывают, по большой части его клиенты и почитатели, громко вторящие всё, что говорит хозяин. – От него я поехал на вечер к Всеволоду Андреевичу Всеволодскому, человеку весьма богатому и который живет сообразно своему состоянию. Он меня принял по рекомендации дяди моего Петра Марковича очень хорошо, и мне до́лжно будет к нему ходить.
Остальные эти дни я провел в пустых хлопотах по разным делам.
20–26 сентября
Сборы к отъезду матери моей и переезд в другой дом заняли меня эти дни. – Разлука близкая с Лизою заставляла меня тоже чаще с нею быть. Справедливо она жаловалась на мою холодность и прощала ее: любовь всегда снисходительна, легко верит тому, что желает, а самолюбие помогает нам обманывать себя. – Мне хочется кинуть суетное желание нравиться женщинам: это слишком жестокая забава, ради одного времени, которое на нее тратишь, уже вредна она, не упоминая душевного спокойствия, которое она может погубить. 25<-го> вечером я простил<ся> с матерью и с нею, поехавшим<и> вместе отсюда. Я ни за что не хотел бы в другой раз в жизни быть столь же счастливым, как был. – Занимаясь женщиной, несравненно более страдаешь, чем бываешь счастлив. – Не знаю, буду ли я иметь силы вперед отказаться от желания быть любимым и от чувственных наслаждений, но хотел бы никогда не входить в искушение. – Если бы можно было возвратить ей спокойствие! Может быть, это большое незнание женщин – опасение их верности, но и одна такая возможность мне страшна.
Теперь я здесь совершенно остался один, и кто знает на какое время? Это тяжело тем более, что мне не хочется пускаться в рассеянную жизнь: я хочу занятия, а одно с другим несогласно.
28 сентября
Я получил от Адеркаса еще весьма приятное письмо с дружескими советами и наставлениями для предполагаемой будущей моей воинской деятельности; как жаль, что ими не могу теперь пользоваться, равно как и присланным мне рекомендательным письмом к Дибичу; но кто знает, что еще будет! – Сегодня я был у Бегичевых. Анна Ивановна – прекрасная девушка, и верно счастлив будет ее муж, если он достоин того.
Сегодня также кончил мой портрет Григорьев. Желаю, чтобы мать моя была довольна им; мне кажется он не совсем похожим25.
29 сентября
Я обедал сегодня у Павлищева, а вечер провел у Надежды Гавриловны26 и у Лихардова, где за него играл в вист. Перед тем я заезжал к сенатскому обер-секретарю 2 департамента Владимиру Михайловичу Ильину и просил его о деле с Пущиными за неуплату заемного письма, отдав ему под видом записки 200 рублей: весы правосудия у нас столь верны, что малейший лоскуток бумажки дает перевес!.. Здоровье мое эти дни лучше – я возьмусь за перевод Ван дер Вельде повестей (die Erzählungen27), во-первых, для образования слога, да и для денег. Нужно мне прочитать несколько сочинений о месте происшествий каждой повести.
30 сентября
Утро я ездил с визитами и обедал у Бегичевых; потом был с Анной Петровной. – Везде только что и говорят о несчастии, случившемся с гвардейским егерским полком: он бежал от турок. Такой стыд беспримерен у нас, чтоб свежий, не разбитый полк, один из лучших русской гвардии, следственно всего мира, побежал от толпы турок, – это неслыханно и непонятно. Каковы должны быть начальники, которые довели до того, что русской солдат, признанный всеми за отлично храброго, побежал, про которого Фридрих II сказал, что легче его убить, чем победить, которого мужеством, а не достоинствами генералов, освобождена Европа, и восторжествовавшего над легионами – победителями остальной Европы. В высокой степени замечания достойны подробности и, если можно узнать, настоящие причины сего несчастного дела; откинув[38] постороннюю занимательность сего происшествия, для нас, как русских, оно весьма важно само по себе как доказательство, что всё знаемое совершенство механического устройства, соединенное с знанием теории, недостаточно без опытности и без способности начальников и что одна необузданная храбрость, без всякого искусства, будет всегда торжествовать над нею.
Ни Варна, ни Силистрия, ни Шумла по сю пору еще не сдались;28 Паскевич с меньшими силами сделал, кажется, соразмерно и сделал больше. Он взял штурмом две храбро защищавшиеся важные крепости, Каре и Ахалцию29, и разбил 25 000-ный корпус турок с несравненно меньшими силами. Он слывет человеком гордым и глупым, но, судя по делам, у него должны быть воинские способности.
