Маргарита Рудомино - Книги моей судьбы: воспоминания ровесницы ХХв.
После окончания курсов в Марбурге мама вместе со мной поехала в Париж к сестре Екатерине Яковлевне. Тогда я вновь встретилась с Лёлей, но внутренней близости у нас было мало. Она почти не говорила по-русски, а я еще не знала хорошо французский язык. Помню только, что она была капризной и мы ссорились уже тогда. Лёля училась в школе и была красиво одета.
Мы с мамой ходили в Люксембургский сад, и я впервые катала высокий обруч. Видела, как парил над Парижем воздушный шар. Запомнился шумный Париж с блестящими витринами, толпами людей и иллюминацией. Денег было мало, но мама купила севрский чайный сервиз, который многие годы напоминал мне мою первую заграничную поездку.
Осенью 1909 года мы вернулись в Саратов. Поселились в новой квартире. Диплом Берлинского университета позволял маме работать самостоятельно. Но, получив место преподавателя немецкого языка в Первой саратовской женской гимназии, она уже не могла, как хотела, уйти от мужа: по закону разведенные женщины не имели права преподавать в казенных учебных заведениях. Атмосфера в доме была тяжелая. Я поступила учиться в ту же Первую женскую гимназию. Мама взяла к нам в дом жить учившуюся в той же гимназии дочку своей тети Амалии Федоровны Надю, с которой в те годы я не дружила и часто ссорилась. Зима 1909–1910 годов прошла спокойно.
В первый для мамы учебный год ей были даны младшие классы. Но, увидев ее одаренность, дирекция гимназий на следующий учебный год передала ей все классы — с 1-го по 7-й. На ее уроки часто приходили гости — преподаватели гимназии и других учебных заведений Саратова. 1909–1910 учебный год в Первой саратовской женской гимназии стал началом маминой преподавательской карьеры. Сама мама, вероятно, почувствовав влечение к научной деятельности, стала выступать с докладами и лекциями для преподавателей.
Папа работал в Крестьянском поземельном банке хорошо оплачиваемым ученым управителем и занимался ликвидацией крупных имений. Мама тоже хорошо зарабатывала. Интересно, что второй домработницей у нас в то время была немка из Поволжья, которая говорила на искаженном немецком языке, поэтому Наде и мне запрещалось с ней говорить по-немецки. Звали ее Анна. Раза два в месяц приезжал ее отец, богатый крестьянин, и привозил нам топленое масло, муку и всякие сладости. Свою дочь он отдал в прислуги не для заработка, а для воспитания в интеллигентной семье.
Лето 1910 года мы провели в Мариенгофе на Рижском взморье с тетей Олей и Чариком. Мама уехала в Германию на курсы преподавателей иностранных языков Берлинского университета, а меня оставили у бабушки. Уже после отъезда мамы тетя Оля взяла меня на Рижское взморье, где я заболела. Из Гродно приехала бабушка ухаживать за мной. С ней мне было хорошо, и на всю жизнь осталось чувство признательности к ней. В августе приезжал папа навестить меня и одновременно на торжества по поводу открытия памятника Петру Первому в Риге, на которых присутствовал Николай II. Тетя Оля с Чариком стояли в первом ряду, а меня не было — болели зубы после кори. Была несчастна — помню ощущение одинокой девочки. Мое письмо с Рижского взморья от 1 июля 1910 года рассказывает о том времени.
Дорогая милая моя мамочка!
Ты, наверное, удивлялась: отчего ни одного письма не получила от меня. Когда я приехала в Мариенгоф, я заболела серьезно. Позвали доктора. Он сказал, что у меня тяжелая ангина и корь. У меня была высокая температура, больше 40. Доктор удивлялся, что такая молодая барышня (тетя Оля) взяла на себя детей, и сказал, что нужно кого-нибудь постарше. Тогда тетя Оля дала телеграмму бабушке, и бабушка на другой день приехала. Бабушка за мной очень хорошо ухаживала. Доктор сначала приходил два раза в день, потом один раз в день, и фельдшерица приходила один раз в день смазывать горло. Сегодня первый день я хорошо себя чуствую. А бабушка еще остается, потому что мне нужно часто есть, много сразу доктор не позволил, потому что у меня слабое сердце и теперь после болезни нужно хорошее питание. Благодаря бабушкиным заботам, я хорошо ем. Чарик слушается меня. Он все время у тети Эльзы. Мне тетя Оля подарила мячики, обруч и ведерко. Я только один раз купалась, а Чарик два раза. Он рад, что бабушка приехала…
Всю ночь я мучилась с зубом и сегодня полдня, пока тетя Оля не принесла капли. Кончаю вчерашнее письмо.
Целую. Рита.
Особенно чувствовала я себя одинокой сразу по приезде в Мариенгоф. Это было воскресенье 3 июля (по новому стилю) 1910 года, в день моего рождения. Мне исполнилось 10 лет, а тетя Оля, занятая кавалерами, забыла меня поздравить и только на другой день, увидев мои слезы, вспомнила о дне моего рождения. Купила игрушки, серсо, пирожные. Но горечь осталась у меня на всю жизнь. На родителей тоже осталась обида — письма и подарки я получила позже.
В ноябре 1910 года умер Лев Толстой. Прекрасно помню этот ноябрьский день, вернее, утро, когда кто-то принес траурную телеграмму. Мама плакала, а я стояла у ее колен на скамейке и не понимала, почему надо плакать по поводу смерти чужого человека.
В июне 1911 года, с заездом к бабушке в Гродно, мама поехала в Марбургский университет на летние курсы и взяла меня с собой. На этот раз мама не училась на курсах, а преподавала, тем самым заработав деньги на отдых в Германии. В августе в Марбург из Парижа приехала Екатерина Яковлевна с Лёлей. И мы все четверо уехали отдыхать на немецкий курорт Шварцвальд.
Мама была строга со мной, может быть даже слишком строга, и я ее очень боялась. С детства она приучала меня к труду: в 5 лет я накрывала стол, вытирала пыль в доме, исполняла ее поручения. Она учила меня музыке, с ней я начала заниматься иностранными языками. Но, как это ни странно, я не любила учиться у нее. Вероятно, ко мне она была чересчур требовательна. Когда я училась у нее в гимназии (первых четыре класса), она никогда не выделяла меня среди других учениц, а, наоборот, была более строга и взыскательна. Хорошо помню, как она меня вызывала к доске, зная, что я накануне не подготовила урока, и ставила двойку. Особенно беспощадно она ставила мне двойки, когда я забывала тетрадь дома. При любом нарушении или непослушании мама смотрела на меня таким мрачным взглядом, что я готова была провалиться сквозь землю. Помню, как однажды она увидела меня на переменке в гимназии с плюшкой во рту (нам запрещали покупать что-либо в буфете гимназии, а давали в корзиночке завтрак и какао) и так посмотрела на меня, что я боялась идти домой. Этот страх остался на всю жизнь.
Только уже будучи взрослой, я поняла, какую большую роль мама сыграла в моем развитии и какую огромную заботу она проявляла обо мне. Она научила меня понимать прекрасное в живописи, музыке, обращать внимание на главное и проходить мимо второстепенного. Она заставила меня пристально смотреть на мир, постепенно расширяя мой кругозор и развивая во мне интерес ко всему новому. А это время и было временем "нового".
