Зиновий Коган - Эй, вы, евреи, мацу купили?
– Валечка.
– Я живу далеко.
– Был бы магазин близко.
Какие-то стеклянные цветочки, невысоко поднявшиеся над асфальтом Сокольников, пьяными огоньками горели в темноте.
У Пожарной каланчи они вошли во двор, как в сундучок.
Сначала Лазарь подумал, что посреди сундучка пляшут полуголые девушки, а это болтались на бельевых веревках женские трусики. А что принял за спиленные деревья – посиделки старух.
Двухэтажка в стиле «лишь бы не было войны» пахла полевой кухней всех мировых войн. И над этим нависла Пожарная каланча.
– Голосуем! – Лазарь вскинул руку и остановился. – Кто за то, чтобы отовариться портвейном?
– У меня такие соседи…
Валечкина комната – это хрестоматия одинокой женщины: от журнальных вырезок на обоях до весенних подтеков у окна.
Он сел за стол, а Валечка скрылась за гардеробом, что выдавался на середину комнаты, как облезлый волнолом, отделяя корабли от гавани, где стояла кровать с бронзовыми собаками, целомудренным покрывалом и горой подушек.
Она принесла радио, похожее на бумажную шляпу. Духовой оркестр играл вальс.
Лазарь смотрел на ее ноги и согревал ладонями бутылку портвейна.
– За что выпьем? – улыбнулась Валечка.
– За погоду на завтра. – Лазарь зубами вытащил пробку из горлышка.
Они взяли стаканы, и две руки их, будто змеи, сплелись в любовный узел. Они поочередно высовывали язычки и лизали друг дружку по зубам.
– Сладкий мой.
– Девочка моя.
– Бычок.
– Маленькая, сосочки…
Это было уже слишком. Она испустила стон и вырвалась из его рук.
– Я сейчас вернусь.
Лазарь снова увидел белую кровать с бронзовыми собаками. И он залпом допил стакан и начал стягивать с себя «амуницию»: китель, рубашку и, наконец, штаны-клеш. Только трусы и туфли на нем (забыл скинуть), откинул холодное покрывало и прыгнул. Треск и грохот.
На кровати вместо сетки лежала фанера. Фанера треснула, и Лазарь шмякнулся. Голый, с выпученными глазами и туфлями с дырявой подошвой.
– Боец Хейфец…
Из-за того, что он был в ботинках, Валечке всю ночь казалось, что она в руках кентавра. Ночью он замерз и дрожал вокруг ножки стола.
Закончился еще один послевоенный год. В райкоме партии Лазарь работал юристом и терпеть не мог еврейских ходоков, потому что они признавали в нем своего. Он учился заседать в президиумах и спать с открытыми глазами. Через войну он доказывал чужим, что свой. Теперь нужно своим доказывать, что он для них чужой.
Он расписался в ЗАГСе с Валечкой, приобрел чернильный прибор и купил супруге лисий воротник. По утрам он жевал хлеб, слушал новости по радио, похожее на бумажную шляпу. По вечерам встречал Валечку у школы.
Уличные мужчины кусали языки, глядя на высокую грудь в зверином меху. Это возбуждало Лазаря ночью, когда он пытался Валечке кое-что доказать.
Тем временем в Палестине возродился Израиль. И от этого, казалось, советские евреи изменятся. Так оно, быть может, и было бы… но не было. И это подтверждало некую идею. Но для полного счастья он хотел избавиться и от пятого пункта в паспорте.
«Ну что ж, – думал он, – не в этом году, так в следующем».
В следующем арестовали врачей-евреев.
13 января: «Арест банды врачей-отравителей – это удар по международной сионистской организации».
К вечеру мороз хватал за уши, а Лазарь задыхался. Вбежал в комнату, радио – в розетку, голову – в тарелку репродуктора: диктор-диктор. Я не я! И вдруг грохот входной двери.
Лазарь включил пылесос. И почудилось жильцам, что объявлена тревога.
Стыло небо СССР, приглушая лязг и скрежет железнодорожных станций. Им снились вагоны, сортирующие людей – кому оставаться жить в городах, а кому умирать в дороге. И шли, кому умирать, наденут рубашки и в слезах понесут детей в чрево вагонов. Будь дети у Лазаря, он отнес бы их на баржу, что была выброжена на берег Дона…
Лазарь лег на кушетку, как в обморок.
И заревели быки, и замычали телята, а евреи молчали. Потому что не знали, что им уготовлено.
Грузили евреев в Китай. Сосед Ваня от всей души пожелал «чтоб вы сдохли», а сослуживцы подарили Лазарю халат «банды врачей». И как только халат цвета зимы упал на его плечи, заиграла музыка Москва-Пекин, и поезд тронулся. Овчарки лаяли, солдаты хмурились.
Не еврейская жена Валечка бежала в толпе, а букет бумажных роз бежал впереди нее.
– Люби…
Протянула букет и втянулась в ссыльный вагон. Лазарь обнял Валечку. Та к заканчивалась история евреев России и начиналась история евреев Китая.
– Не родись красивой, а родилась счастливой.
Семь дней отстучали, и разули китайцы глаза и вот – спрыгнул из товарняка Лазарь и баба с цветами, а за ними еще десять миллионов интеллигентов. Много, однако, врачей и музыкантов.
И побежали Лазарь и Мао навстречу и обняли друг друга, и пали на шеи, и целовались, и заплакали.
– Даешь ассимиляцию, – всхлипнул Лазарь.
– За дальнейшее развитие антисемитизма! – И поднял Мао Цзе-дун глаза, и увидел пришельцев от Абрамовича до Янкелевича, и спросил: – Кто это у тебя?
И сказал Лазарь:
– Еврей-цзы, братья твои, чтобы плодиться и размножаться. А ты думал…
Но думал Мао или нет, Лазарь не увидел.
Супруга скинула его ноги с ботинками с дивана и пнула ногой в ребра. И открыл Лазарь глаза. И вот ноги голые и пол холодный. Прямо у носа таракан с потолка грохнулся. А Китай пропал. Вдобавок Валечка наотмашь врезала по обморочной морде.
– Лазарь! Лазарь. Сталин умер.
Он вытер кровь из носа, почему-то вспомнил про Гументаш с маком.
На раскрытом подоконнике стоял на красных лапах серый голубь, и красный глаз его подмигивал Лазарю.
Благословенно поколение – свидетель гибели вождя.
– Лазарь, – сказала Валечка, – ты только не волнуйся.
– За что, моя былинка?
– Ты помнишь: Темрюк, дырявая баржа, артобстрел, Лупенков?
– Было дело.
– Он берет тебя в ГРОБ.
– Сука.
– Дурак! Так институт называется, а тебя не сегодня-завтра из прокуратуры погонят.
– За что?
– Было б за что, убили бы.
С этой минуты вокруг него заблуждали огни, что-то вроде электронного сияния. Он влез в ванну. Тер тело щеткой, смывая с себя обморок. И тем не менее, как на лифте, быстро и легко, очутился в новом бреду. То есть в еврейском мире.
… Толпа пылила на юг. Шли пешком. Толпы текли по земле, как вода по водосточным трубам. Евреи шли к Одессе. Они вздыхали, но не останавливались.
Лазарь шел во главе колонны, прихрамывая для солидности. Сзади кричали:
