Виктор Лопатников - Горчаков
«…сотканный из тонкой духовной материи, он легко усвоил многое и чувствует себя господином там, куда многие еще с трудом стремятся. Его нетерпение показать учителю, что он уже все понял, так велико, что никогда не дожидается конца объяснения. Если в схватывании идей он выказывает себя гениальным, то и во всех его более механических занятиях царят величайший порядок и изящество…»[21]
Индивидуальность такого рода в подростковой среде — фактор, безусловно, благотворный. Когда лидеру свойствен «верный, милый нрав», это особенно ценно, хотя, надо признать, Горчаков порой проявлял нетерпимость к посредственности.
Юношеская дружба Пушкина и Горчакова была преисполнена созидательного смысла, несла в себе полезное начало — состязательность. Она приводила в действие скрытые в них задатки, игру воображения, творчества, вдохновения, укрепляла стремление к самосовершенствованию. В лицейское время оттачивалось эстетическое чувство, формировалась восприимчивость воспитанников к возвышенному, стремление к идеалу. Упражнения в словесности в этом смысле играли особую роль и сопровождались попытками лицеистов собственными усилиями создать что-либо значительное, заслуживающее признания.
Уже тогда между друзьями установился диалог, суть которого — поиски своего призвания, места в жизни. В глубине души и Пушкиным, и Горчаковым владела «одна, но пламенная страсть»: стремление к успеху, славе.
Что должен я, скажи, в сей час
Желать от чиста сердца другу?
Глубоку ль старость, милый князь,
Детей, любезную супругу?
Или богатства, громких дней,
Крестов, алмазных звезд, честей?
Не пожелать ли, чтобы славой
Ты увлечен был в путь кровавый,
Чтоб в битвах гром из рук метал
И чтоб победа за тобою,
Как древле невскому герою,
Всегда, везде летела вслед?
Свой во многом интуитивный опыт каждый примерял к цели, к которой хотел бы стремиться. Горчаков уже тогда «запасался языками», твердо решив избрать для себя «дипломатику». Пушкина же все более и более увлекала его муза, уводя в сторону от проторенных путей.
В те дни — во мгле дубровных сводов,
Близ вод, текущих в тишине,
В углах лицейских переходов,
Являться Муза стала мне.
Моя студенческая келья,
Доселе чуждая веселья,
Вдруг озарилась — Муза в ней
Открыла пир своих затей;
Простите, хладные науки!
Простите, игры первых лет!
Я изменился, я поэт.
Атмосфера лицейского общения не была беспечной и безоблачной, как это иногда представляют. Уже тогда, в подростковом возрасте, Пушкину приходят мысли о том, что же несет в себе дружба. Впоследствии, вспоминая лицейские годы, он написал:
Что дружба? Легкий пыл похмелья,
Обиды вольный разговор,
Обмен тщеславия, безделья
Иль покровительства позор.
Да, в ту пору в отношениях между лицеистами имели место и «обмен тщеславия», и «покровительство». Свои только что написанные поэтические строки Пушкин первым делом нес Горчакову. Не все и не всегда вызывало в юном рецензенте восторг, но Горчаков в своих суждениях был убедителен. С ним приходилось считаться. Особенно там, где начинающему сочинителю изменял еще не отточенный вкус, где скоропалительность наносила ущерб стихотворному строю…
Лишь в 1928 году, более чем через сто лет, в архиве Горчакова была найдена озорная лицейская поэма Пушкина «Монах», которая, как счел Горчаков, была неудачной и недостойной дарования поэта. Его суждение, видимо, прозвучало настолько жестко, что спорить никто не стал, и об этом опусе даже автор поспешил забыть…
Юный поэт находился под обаянием личности Горчакова — для него он был, безусловно, интереснее других. «Приятный льстец, язвительный болтун», «остряк небогомольный», «философ и шалун» проявлял изобретательность в развлечениях, в исканиях благосклонности у дам. Не случайно именно с Горчаковым Пушкин, по его словам, был готов делить жизнь «меж Вакха и Амура».
И нежная краса тебе дана,
И нравится блестящий дар природы,
И быстрый ум, и верный, милый нрав;
Ты сотворен для сладостной свободы,
Для радости, для славы, для забав.
Взрослея, лицеисты судили-рядили о жизни, о будущем, о выборе пути. Окончание лицея сулило им немало возможностей. Многие министерские учреждения готовы были принять их в свое лоно: военное министерство, министерства финансов, юстиции, просвещения, департаменты других ведомств.
По окончании лицея друзья определились во внешнеполитическое ведомство: Горчаков — в чине титулярного советника, Пушкин ступенью ниже — коллежским секретарем. Помимо Горчакова и Пушкина на службу в Министерство иностранных дел по личному распоряжению Александра I были зачислены также лицеисты П. Греневиц, Н. Корсаков, В. Кюхельбекер, С. Ломоносов, П. Юдин. Примерно в это время здесь начал свою службу А. Грибоедов.
Доподлинно не известно, что предопределило изначальное неравенство в положении Горчакова и Пушкина в министерстве — протекция ли влиятельных покровителей или результаты учебы. Последнее вероятнее всего, поскольку Горчаков окончил лицей вторым (после Вольховского), был отмечен малой золотой медалью, Пушкин — девятнадцатым из списка в двадцать девять фамилий.
Мой милый друг, мы входим в новый свет;
Но там удел назначен нам не равный,
И розно наш оставим в жизни след.
Тебе рукой Фортуны своенравной
Указан путь и счастливый, и славный,
Моя стезя печальна и темна…
Течение чиновной жизни вносило свои коррективы в прежние жизненные установки друзей. Они стали расходиться во взглядах на службу и принятые здесь правила поведения, наконец, в образе жизни. Пушкин не желает быть там, где:
…вялые, бездушные собранья,
Где ум хранит невольное молчанье,
Где холодом сердца поражены…
Где глупостью единой все равны.
Я помню их, детей самолюбивых,
Злых без ума, без гордости спесивых,
И, разглядев тиранов модных зал,
Чуждаюсь их укоров и похвал!..
Но несмотря на отразившееся в этих строках неприятие мира, в котором Горчаков чувствовал себя вполне органично, как и в лицейские времена, у них находилась возможность для встреч, душевных бесед и споров. Горчаков и теперь пытался наставлять своего друга, желая удержать его в подобающих рамках, убеждал его в необходимости соответствовать нравам и обычаям большого света.
