Элеонора Филби - Шпион, которого я любила
Когда мне понадобилось развесить картины, я позвонила управдому и попросила его прислать рабочих, чтобы вбить гвозди в цементные стены. В тот же вечер пришли два человека, которым Ким, пребывавший в товарищеском настроении, предложил перед работой выпить немного водки. Это была ошибка. Почти ни один гвоздь не попал в мои отметки. Зато через два часа, выпив еще одну бутылку, рабочие сумели правильно вбить все гвозди и развесить по местам все картины.
Прошло несколько месяцев, прежде чем я полностью осознала, под каким строжайшим контролем мы находимся. Русские не собирались рисковать. Я не совсем понимала, чего именно они боятся, пока Ким не намекнул, что, по их мнению, англичане, а возможно, даже ЦРУ, могут попытаться его убить, если смогут его найти.
В результате нам разрешили передвигаться в исключительно ограниченном кругу. Нас изолировали от дипломатов, изолировали от прессы. Даже маленькая группа западных изгнанников, с которыми нам было разрешено встречаться, казалась мне какой-то компанией теней. Мы видели их только изредка, да и то я не узнала толком никого из них. Когда мы попросили встретиться с нашим близким другом, корреспондентом Би-Би-Си Эриком де Мони, русские ответили: "В другой раз".
Даже Сергей, опекавший нас с первых дней приезда, все еще сохранял осторожность, хотя всегда был вежливым и предупредительным. Он никогда не приглашал нас к себе домой. Мы так и не познакомились с его женой, хотя однажды встретили его маленькую дочь, которая ехала вместе с нами на ноябрьский парад.
Моя жизнь становилась ужасно одинокой. Я была вынуждена чаще видеться с Мелиндой Маклин, которая мне не особенно нравилась. Другим "западником", с которым я часто виделась в тот год, была Хильда Перхам, миловидная английская коммунистка, работавшая в англоязычной газете "Москоу ньюс". Хильда жила в том же доме, где жил Берджес, и они были хорошими друзьями. Еще был Питер Темпест, корреспондент "Дэйли уоркер", со своей югославской женой, которую мы встретили только один раз.
Еще одним светским знакомым стал очаровательный русский писатель и ученый, который провел несколько лет в тюрьме, но как-то пережил сталинские чистки. Он жил в одной крошечной комнате, переполненной сотнями книг, с надеждой ожидая переезда в большую квартиру. Вместе с Дональдом Маклином он ездил летом в Самарканд.
Я не очень продвинулась в разговорном языке (хотя и научилась разбирать алфавит); мою затею хоть чем-то себя занять власти отклонили; и у меня не было друзей. Я жила, запертая в квартире, и уже захотела, чтобы Ким принял предложенные ему автомашину и загородную дачу. А главное, мои отношения с Кимом больше не были теми доверительными и искренними, какими они были в Бейруте.
Я еще не полностью оправилась от того шока, который испытала, узнав, что мой муж вовсе не был тем человеком, за которого я его принимала. Я была обманута в прошлом и знала, что он никогда не будет мне полностью доверять. Ким приложил все силы, чтобы перевезти меня в Москву, но теперь между нами выросла стена. Я даже начала задумываться, не получил ли Ким инструкции жениться на американке, и эта страшная мысль стала моим повседневным кошмаром.
Чем тревожнее мне было на душе, тем яснее я замечала, что Ким был вполне доволен своей жизнью. Я поражалась его дисциплине, его готовности принять образ жизни, который он едва ли мог вообразить. Он был занят изучением русского языка, по утрам печатал на машинке, ходил со мной на концерты, в оперу и на балет, и расслаблялся, читая или готовя еду. Он быстро превращался в советского гражданина. Он, но не я.
4. ГЛОТОК ВОЗДУХА
Едва оправившись от первой русской зимы, я все еще чувствовала себя скорее гостем, чем местным жителем. Ким и другие изгнанники, как и сами русские, все еще считали меня американкой. Даже не возникало вопроса о том, чтобы я взяла советское гражданство или отказалась от своих связей с Западом, как сделал Ким.
Именно на этом фоне я начала обсуждать две волновавших меня проблемы. Я обещала дочери навестить ее в Америке летом. Другой проблемой было то, что срок моего паспорта истекал в октябре, и я не знала, дадут ли мне новый паспорт в американском посольстве в Москве. Что мне было делать?
Временами я задавалась вопросом, не связала ли я себя непосильными обязательствами, последовав за Кимом в Россию? Но в своем поступке я не видела ничего, достойного порицания. Я всего лишь соединилась со своим мужем в принявшей его стране, и в этом не было ничего дурного. Я сознавала все, что ограничивало нашу жизнь, но, кроме того, страдала от психологической деморализации, частично вызванной неудачной операцией и частично - моим плохим освоением русского языка.
Все привычные и знакомые ориентиры предыдущей жизни были выбиты у меня из-под ног. Я плыла по течению. В этом состоянии тревожной неопределенности я захотела проверить пределы своей свободы - могу ли я оставить Россию и вернуться туда по собственному желанию. Мне было необходимо обрести себя.
Путешествуя по России, безъязыкая, одинокая и часто непонятая, я страдала от потери уверенности в себе. Я уже была неспособна к независимому поступку, даже если обстоятельства были благоприятными.
В один из весенних дней я решила, что пришла пора с этим покончить. Ким с самого начала сказал мне, что я могу приехать и уехать, когда пожелаю: именно при этом условии я последовала за ним в Россию. Но верила ли я в это на самом деле? Он не мог дать мне никаких гарантий, кроме своего честного слова, и я приняла это честное слово, потому что любила Кима. Теперь я твердо решила испытать его.
Во всем мире были только два человека, которых я любила: Ким и моя дочь. Мои родители умерли, у меня не было ни братьев, ни сестер, ни близких родственников. Конечно, я была очень привязана к детям Кима, особенно к двум младшим, которые жили с нами в Бейруте.
Чем труднее было сговориться с Кимом, тем больше я начала беспокоиться за свою дочь. Она училась в американской школе, и я обещала ей, что мы встретимся в Нью-Йорке 30 июня. С каждой проходящей неделей я все больше верила, что самым важным для меня было сдержать это обещание. Я знала, что дочь была совершенно уверена в моем приезде.
Я также чувствовала, что, если бы мне когда-нибудь захотелось проверить мою свободу выезда, это надо было делать именно сейчас. Если бы истек срок действия моего американского паспорта и русские поверили бы, что я поселилась в России навечно, а американцы - что я перестала считать себя американкой, мне было бы гораздо труднее и, вероятно, вообще невозможно получить новый паспорт.
