Василий Зайцев - За Волгой земли для нас не было
Он говорит:
- Враги могут пустить нас под откос, если мы ослабим нашу бдительность. Так вот, чтобы этого не случилось, посторонних лиц к своему вагону не подпускать. Мастеров по осмотру вагонов допускать, но зорко следить, что они делают...
Инструктаж уже закончился, а остановки еще нет. Все присутствующие встали со своих мест. Поднялся и я. Проявляя вежливость, я уступаю дорогу своей незнакомке, беру ее под локоть. Она почувствовала мою руку и незаметно прижала к своему боку.
Поняв друг друга, мы энергично стали проталкиваться между моряками и вскоре оказались в тамбуре. Я назвал свое имя:
- Василий.
- Мария, - ответила она, - но вы зовите меня, как все мои подруги - Машей. Я вас буду Васей звать... Как хорошо, что вас так зовут.
- Таких имен в России миллионы.
- Это правда, но с первым моряком я познакомилась именно с тем, имя которого принесет мне счастье. Давай поклянемся, что всю войну будем помогать один другому, как брат сестре. Ты меня не будешь обижать и другим не позволишь...
Я с удивлением смотрел в ее большие лучистые глаза и думал: зачем этой красавице нужна моя дружба?
Я дал слово моряка: всегда, до конца войны, охранять и оберегать ее, как родную сестру, от бесчестья и обид. Маша подняла руку и поклялась, что до конца войны будет слушаться меня, как родного брата... На этом слове поезд, как от удара, вздрогнул, заскрипел тормозами, заговорили между собой буферные стальные тарелки. Эшелон остановился. В этот момент я, кажется, уснул, точнее, явь встречи с Марией Лоскутовой ушла из моей памяти, потом снова вернулась. Вернулась сквозь сон в удивительной последовательности.
На одной из станций матрос Куропий сорвал дверью ноготь с указательного пальца левой руки. Первую помощь пострадавшему матросу оказали в теплушке. Николай Старостин вызвался сопровождать пострадавшего в медицинский вагон. Я же как дневальный не мог пропустить такого момента, чтобы не заглянуть к Маше Лоскутовой. В тот день она дежурила в санитарном вагоне.
Не доезжая станции, поезд остановился у семафора, мы выскочили и вдоль состава побежали к пятнадцатому вагону, который был прицеплен впереди нашего.
Это был один-единственный в нашем эшелоне жесткий купейный вагон. В нем размещались штаб нашей части, аптека и операционная. Пробраться туда было не так-то просто. Когда мы прыгнули на подножку вагона, наш поезд стал набирать приличную скорость. Старостин постучал. На стук дверь открылась не сразу. Дневальный посмотрел, строго погрозил пальцем через стекло, и лишь потом перед нами открылась дверь.
Забрызганная кровью рука магически подействовала на сознание дневального матроса.
- Сестра, принимай раненого матроса, - крикнул он громко, стуча кулаком. Сестра!
Открылась дверь соседнего купе. Вышла Маша. Увидя на руке Николая кровь, будто не заметила меня, сосредоточилась только на побуревших пятнах.
- Посидите минутку, - сказала она Николаю, - я сейчас приготовлю свежую перевязку.
Старостин быстро спрятался за дверью в аптеке и, наверное, тут же забыл про нас. Куропий как пострадавший сидел на диване, рука лежала на столике. Маша быстро надела белый халат, на голову натянула белоснежный колпак. Мы любовались ее красотой. Даже простенький халат и тот красил очень ладную фигуру сестры. И кирзовые сапоги с широкими голенищами не портили красоты этой маленькой, подвижной, боевой сестры.
Потом Маша раскрыла общую тетрадь в черном переплете с застежкой и спросила:
- Фамилия?
- Куропий, - ответил Николай.
- Имя и отчество?
- Скажу имя и отчество, только сначала назовите свое имя, - вопросом на вопрос ответил Николай, явно выдавая свое намерение познакомиться с ней.
- Ох эти моряки, давайте вашу руку, - уже более строгим голосом произнесла Маша.
- Сестра, вы скажите свое имя, я не только руку, я вам и сердце свое отдам, - продолжал свое Николай.
Маша нахмурилась:
- Зовут меня... А разве Вася вам ничего не сказал?
Николай ответил:
- Нет.
- Ну ничего, он скажет. Сердца мне вашего не надо, а вот руку разбитую кладите на стол.
Николай, как школьник, положил руку на стол и замолчал. Рана была неопасная.
Перевязка окончилась, и можно было отправляться в свою теплушку, но поезд все мчался и мчался без остановок, гремя на стрелках.
Пришел дежурный по штабу и выставил нас из купе в тамбур.
Снова что-то загремело, загрохотало. Меня вроде подкинуло в воздух, и теперь я, кажется, действительно уснул.
Спал по-морскому, крепко. Проснулся от голода. Раскинул руки в стороны вокруг никого нет. На мой голос никто не отзывается. Тихо, темно. Я сел, привалился спиной к стене, стараюсь вспомнить, где я. Достал из кармана кисет, свернул самокрутку, обшарил все карманы, но спичек не оказалось. Где же спички? Вспомнил скверную привычку Михаила Масаева: что ни возьмет у товарища - обратно не отдаст; машинально сует в свой карман.
Да ведь утром в токарном цехе я дал коробок спичек Масаеву! Ухватился за этот момент и начал прослеживать, что было дальше.
Наконец вспомнил, как зашел в блиндаж, как долго искал место поближе к выходу, чтобы дышать свежим воздухом. Но счастье мне не улыбнулось, я дошел до середины блиндажа и свалился среди спящих, пришвартовался вслепую.
От злости на Мишку швырнул самокрутку в сторону. Поднялся, сделал шага два, натолкнулся на стену и стал пробираться по ней. Ноги все время цеплялись, наступали на что-то. Я наклонился, ощупал. Меня бросило в холодный пот: это лежали мертвые. Рукава моей гимнастерки стали липкими.
Я понял, что спал среди трупов. Неужели товарищи сочли меня убитым и бросили в братскую могилу? От такой мысли больно сжалось сердце.
Да нет, ерунда. Стал продвигаться вдоль стены дальше. Стена закончилась кучей песка. Полежал немного на песке, успокоился, пошел в другую сторону. И снова наткнулся на стену. Не было выхода. Напрасно я ползал, царапал пальцами бетонированные стены.
Вокруг меня - одни стены и завалы. Выхода нет.
Под руку подвернулась саперная лопата. Скорее откопаться! Но куда ни ударь - везде лезвие лопаты налетает на дерево. Замурован со всех сторон...
Отошел от досок и бревен метра на полтора-два, снова заработал лопатой. Землю выбрасываю на середину блиндажа, подминаю под себя. Скорее выбраться на волю, глотнуть свежего воздуха, посмотреть на небо, увидеть ребят... Лучше быть убитым в бою, чем заживо погребенным.
Копаю усердно. Снова накат бревен. Что можно сделать саперной лопатой? Возвращаюсь к середине блиндажа.
Становится душно. Падаю на холодный сыпучий песок. Стараюсь припомнить где должен быть выход. Не могу собраться с мыслями. В ушах звенит, с каждой минутой дышать становится все тяжелее. И вдруг обжигает мысль: чем дольше буду лежать без дела, тем скорее придет смерть. Надо добывать свежий воздух!
