Борис Минаев - Ельцин
Нет, не ерунда. Оба платья — эскиз, мечта о том времени, когда станет легче, ярче, интереснее жить. А пока эти сигналы будущей жизни она жадно ловит в эфире. Поздно вечером слушает трансляции спектаклей из Москвы. Фотографии актеров у нее есть, в избытке, она сравнивает их голоса и их лица, вспоминает фильмы, пытается представить себе этих людей — это тоже часть эскиза, часть мечты. И, конечно, много читает.
Книги тогда невозможно было достать, в библиотеке на них огромная очередь. Но жажда чтения была так велика, что порой любимую книгу бережно разрезали на «секции», чтобы не так долго ждать, и читали всем классом (школа была женская, их разделили с мальчиками после пятого класса), передавая друг другу. Например, так они всем классом читали «Графа Монте Кристо». А после книжку снова сшивали и сдавали в библиотеку.
Но самый яркий женский образ из школьных лет — как ни странно, не актрисы, а учительница литературы, она «очень красиво говорила», «у нее была очень красивая фигура, это была статная женщина, и еще, я ни у кого никогда больше не видела таких красивых рук». Эти руки запомнились на всю жизнь, вместе с платочками, белоснежными, обвязанными по краю яркой нитью, как она держала их в руке, это движение руки с изяществом, благородством — тоже было из другой жизни. Из другого, будущего времени.
После своих летних каникул (для него — связанных, конечно, с опасностями и приключениями, для нее — с домашними заботами, книгами, прозрачным летним покоем) оба возвращаются в общежитие, в свои многолюдные комнаты. Но что-то изменилось.
Неуловимо. Незаметно.
Их отношения начинаются как дружба. О чем же они беседуют? Только не о любви. Вернее, о любви, но не своей.
«У нас с Борисом Николаевичем сначала такие странные были отношения, мы были вроде как подружки, — вспоминает Наина Иосифовна. — В него было влюблено полкурса, и все эти девушки, зная про нашу дружбу, ходили ко мне плакаться в жилетку, поверять свои тайны, просить о помощи в делах сердечных. Я честно помогала, рассказывала ему, какая очередная замечательная девочка в него влюбилась».
Она поверяет ему сердечные тайны других девушек, сама же совсем не торопится говорить ему о своих. Да и зачем? Девушка не должна признаваться первой. К тому же это будет смешно — ему и так некуда деваться от женского внимания. Нет, она станет ему просто другом.
Да, говорит уже он в своих воспоминаниях, сначала отношения были чисто дружеские, платонические, но однажды, стоя у дверей актового зала (перед каким-то студенческим вечером), они все же поцеловались. Поцелуй был скромный, наивный, но это было начало.
Постепенно он понимает, что без этих встреч и без этих отношений обойтись уже не может. Что эта девушка — мягкая, тихая, нежная — становится важнейшей частью его существования.
Но для нее любые формы отношений кроме «высоких» — полнейшее табу. Табу сразу по двум причинам.
«Мы поступили в институт восемнадцатилетними девушками. Но совершенно не готовыми к взрослой жизни! И к “взрослым” отношениям. Конечно, влюблялись, конечно, были романы! Но мы верили, может быть, наивно, в какие-то необыкновенно чистые, прозрачные, красивые отношения, в дружбу. Верили, и от этого… все было просто. Ездили с мальчиками на практику, ходили в походы, вповалку вместе спали в палатках, хохотали, дружили, и никакой двусмысленности не возникало, ничего, что бы нас могло обидеть, задеть! Конечно, к третьему курсу начались свадьбы. Но я в самом начале, на первом курсе, решила: в институте замуж не выйду. Ни за что! Останусь свободным человеком!»
Итак, причина первая: любовь — это что-то из будущей жизни, к которой она «еще не готова». Любовь — это испытания, это грозное сильное чувство, которое подчиняет и поглощает человека целиком, у нее же и так очень много дел!
Ну, и, кроме того, студенческие браки ее не прельщают. Нет, она хочет пока оставаться свободным человеком, сама руководить своими мыслями и чувствами, ни от кого не зависеть.
Их чувство возникает исподволь. Незаметно. Но оба — сильные характеры — до последнего противятся этому открытию! «Да, мы говорили, что “надо пожениться”, но мне кажется, оба не верили в это».
Общий студенческий быт — так называемый «колхоз», когда вся нехитрая еда идет на общий стол, а Боре Ельцину, кстати, присвоили шутливое звание «председатель колхоза» — способствует тому, что каждый вечер они сидят за одним столом. «Мы, девчонки из соседней с ними комнаты, порой готовили ребятам ужин и ждали их, потому что они задерживались допоздна на соревнованиях», — вспоминает Наина Иосифовна. Еще одна деталь: Клавдия Васильевна, мать Ельцина, регулярно приезжала в общежитие, на денек — привезти из дома какой-то еды, повидать сына… Спала она, естественно, в комнате девочек… на кровати Наи Гириной, вдвоем, валетом. «Почему? Просто моя кровать стояла удобней, чем у других, половину ее заслонял шкаф».
«А когда в конце пятого курса мы оба защитили дипломы, и он вдруг твердо сказал: “мы должны пожениться”, я ответила — не знаю. Я не хотела так рано замуж. Он оставался после института в Свердловске, я уезжала в Оренбург… И вот мы решили подождать год, а потом встретиться. Проверить свои чувства. Конечно, писали друг другу письма, у меня до сих пор сохранилась целая стопка его писем, а я отвечала редко, не любила писать…
И вот через год из Куйбышева, где проходили всесоюзные соревнования по волейболу, он туда приехал с командой, я вдруг получаю телеграмму от нашего общего друга Сережи Пальгова: “Приезжай, у Бориса плохо с сердцем”. Ну, я очень испугалась, помчалась в Куйбышев. На первом курсе у него была ангина с сильнейшим осложнением на сердце. Пришла в гостиницу на берегу Волги, где жили спортсмены».
Итак, она стоит около гостиницы вечером, одна, мимо идут незнакомые люди… Она жутко волнуется — что с ним, где он? В гостинице? В больнице?
Она ждет, что мелькнет хоть какое-то знакомое лицо — и вдруг видит его. Он выходит из гостиницы прямо ей навстречу. Совершенно здоровый, веселый, улыбающийся. Но она — не сердится на этот дурацкий розыгрыш. «Почему?» — спросил я у Наины Иосифовны. «Ну… я просто очень хотела его увидеть, — ответит она просто. — Я очень обрадовалась».
Да — он предложил ей сценарий, на который так чутко отозвалось ее сердце, воспитанное на романтике советских фильмов, на эстетике великих чувств — любовь сквозь испытания. Он угадал то, что ей было нужно, чтобы окончательно во всё поверить.
Они будут гулять в парке, по берегу Волги, всю ночь. «Он предупредил ребят, и тогда мы прогуляли весь вечер и проговорили всю ночь, тогда как-то было совсем не страшно». Вот там, в парке над берегом Волги, на скамейке, они окончательно решили пожениться. Через месяц он приедет в Оренбург к ее родителям — просить ее руки.
