Фернан Мейссонье - Речи палача
Итак, нас с отцом в полиции знали. Вот один пример: позднее, во время «событий», однажды я ночью был у девушки, и тут неожиданно возвращается муж. Поскольку он был полицейским, он мог ездить и в комендантский час. Когда я услышал, что он пришел, времени у меня было ровно столько, чтобы выпрыгнуть в окно. С двухметровой высоты. И вот я снаружи, около двух часов, ночи, и наполовину голый. Я сажусь в свою машину. На мне был только пиджак от костюма, рубашку я не надел, не надел и галстука. Я даже не надел брюки и туфли. Босиком! И тут меня останавливает патруль. Полиция! В два часа утра полицейские видят такого типа, почти голого. А под сиденьем Р38 и граната! Это что за дела? Давайте-ка в участок. Там я все объяснил, мне пришлось рассказать: «Я ушел от девочки… Там муж! Я не думал, что он вернется, ну и выкрутился, как мог». Поскольку они знали меня по моим обязанностям, то отвезли меня домой, два полицейских, начальник бригады и мотоциклист.
Да, там меня все знали, потому что я тренировался в тире, стрелял из Р38. Один раз вторая пуля Р38 застряла. Я стреляю — щелк! — а пуля остается в стволе. Надо было использовать немецкие пули. Но их уже было не найти. И у меня были американские девятимиллиметровые пули, они были на тысячную долю крупнее. Я отвез мой Р38 в центральный комиссариат, на оружейный склад полиции. Они вынули пулю и починили пистолет. Они даже выдали мне пули! Их старший, главный комиссар, позднее ставший дивизионным командиром во Франции, тоже ходил в отцовский бар. Они бы не стали создавать мне проблемы. Они знали, что я не совершал покушения. В Алжире до 1961 года, до тридцати лет у меня никогда не было ни налоговых, ни судебных проблем. Ни разу я не заплатил ни одного штрафа за машину. И даже больше: мы с отцом приобрели даже нечто вроде вечного права, которое по закону нам не полагалось: с нашими удостоверениями экзекуторов, окрашенными в национальные цвета, мы садились в автобусы и трамваи, говоря: «При исполнении!» И так мы ездили бесплатно. Нужно сказать, что отец хорошо знал директоров всех этих транспортных компаний.
В Алжире в то время все знали на нашей улице, что мы были экзекуторами. Все были в курсе. Конечно, отец не вешал вывески, дескать, я — экзекутор, но мы и не скрывали. Нас знали в лицо, наше имя было известно. Даже те, кто не был знаком с моим отцом, знали о нем из газет. Было множество статей, где говорилось об отце, упоминалось, что у него есть бар в верхней части города. Он водил знакомство с высокопоставленными людьми: с улицы Мишле, улицы Горация Верне, улицы Меиссонье (художника), с улицы Виктора Гюго. Все-таки вследствие своих обязанностей отец обладал особым, привилегированным социальным положением. Он являлся частью мира, скажем так, закона, властей. Но его знали и все торговцы, мелкие производители, хозяева ресторанов. Вот так он стоял одной ногой в одном мире, другой — в другом.
Да, его все знали, даже арабы. Ну, потом в Алжире начались «события». Некоторых членов FLN казнили. Сейчас это герои. Но нужно понять менталитет того времени. Тогда мы видели в них арабов, убивавших других арабов! Резавших своих братьев, отцов. Или даже сжигавших. И любой араб становился на сторону жертвы. Согласно арабскому менталитету, человек, учинивший насилие над своим отцом или матерью, убивший их, должен быть наказан. Это как закон мести: око за око, зуб за зуб. Для них если парня гильотинировали, так то потому, что он был преступником. Поэтому на нашей улице отца уважали. Никогда у него не было каких-либо неприятностей. Мы никогда не получали писем с угрозами. Никто никогда не приходил с упреками.
Фернан Меиссонье (слева) и его отец (справа) в кафе-баре на улице Лаперлье, около 1952 годаВ арабском квартале знали о его обязанностях. Из-за них у нас не возникало проблем с людьми. Нет, в Алжире у нас проблем не было. Когда я думаю об этом сегодня, то задаюсь вопросом: как получилось, что мы благополучно прошли через это, с учетом всех казней с 1956 по 1959, и даже вплоть до моего отъезда на Таити в 1961 году? Почему FLNue попыталось нас уничтожить, помимо Жюстена Доде и высылки моего отца в 1962?
Шутки и грубые розыгрыши
Если бы мне пришлось дать определение личности моего отца, я бы сказал, что он прежде всего был услужливым, чувствительным, любящим свою семью, серьезным в делах, особенно в том, что касалось его обязанностей. Да, он мог устраивать уйму розыгрышей, но у гильотины он был серьезен и даже мелочен. Все же остальное было темой для шуток. Еще раньше, когда он работал на почте, а потом в компании Лебон, его коллеги не ходили обедать из-за розыгрышей, которые он устраивал. С двенадцати до двух рабочие не ходили домой обедать только потому, что хотели посмотреть, какую еще шутку устроит мой отец. У него был дар пускать самые невероятные слухи. В чем-то он походил на Фернанделя. Но он был и неулыбчивым насмешником в стиле Легра, актера «Скрытой камеры». В баре каждый день было что-то новенькое. В некоторых розыгрышах даже я и мама не могли отличить правду от выдумки. Потому что он никогда не смеялся. Он мог рассказать невероятную историю, даже не улыбнувшись. И тут уж ты не знал, правда это или вымысел. Была у него слабость: он очень уж любил хорошо пожить, попировать с друзьями. Я никогда не видел отца в состоянии опьянения, но он был не прочь поднять стаканчик анисовки и выкуривал две пачки сигарет в день. Вот у него и получился рак горла…
В Кассии, много лет спустя, я встретил человека, бывшего школьным товарищем моего отца в 1909–1918 годах. Он мне сказал: «Твой отец уже в школе устраивал фарсы. Его не раз за это наказывали!» Это правда, он был королем розыгрыша… Например, история с пустыми бутылками. Он заставил поверить — на нашей улице все этому поверили, — что некоторое городское предприятие покупает пустые бутылки. По столько-то за чистую бутылку, по столько-то за немытую. Он вывесил маленькое объявление: сбор бутылок будет производиться в субботу такого-то числа. Невероятные приготовления! Тут же во всем квартале все бросились собирать бутылки. Были и такие, кто покупал бутылки, чтобы вымыть их и заработать несколько сантимов. Они покупали десять, пятнадцать, двадцать бутылок, сто бутылок! Весь квартал мыл бутылки. В субботу предполагаемого сбора бутылок все что-то принесли, кто пятьдесят, кто триста бутылок, мытых, немытых. Это была просто коррида. Ну и… они до сих пор ждут! Но потом, когда стало известно, что это отец все устроил, были и такие, кто на него рассердился. Они выбросили деньги на ветер! Вот таким был мой отец! Всякие штуки, невероятные розыгрыши.
Или еще, с цыплятами. Тогда по улицам ходили арабы с корзинами, в которых сидели курицы — такого во Франции не увидишь, — и кричали: «Куры! куры!..» Они продавали кур. При покупке куриц щупали, смотрели… Ну вот, один из них входит в бар. Всегда находились клиенты, которые делали вид, что их это интересует. А на деле они были заодно с отцом. Ну и, например, был там красивый петух; отец, глядя на продавца, говорил ему: «Смотри-ка, этот вот плоховато выглядит, как будто болен!» «Нет, нет! — отвечал араб, — он здоров, это хороший петух!» «Ты уверен?» И мой отец потихоньку — у него было нечто вроде кнопки в кольце, надетой на палец — раз! и петуху в затылок! Тот — крррр! завертелся, пфффф! — убит на месте. Отец: «Ай-ай! смотри на своего петуха!» А тот тип в полной растерянности — крови-то не было: «Что происходит? Что это с ним?» А отец: «Видишь, я же тебе говорил, ты его продаешь за высокую цену, а этой цены он не стоит!» Вот смех! Да, он устраивал такие шутки. Люди приходили в бар, чтобы посмеяться.
