Николай Шуткин - «АВИАКАТАСТРОФЫ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ»
На высоте три с половиной тысячи метров мы увидели солнышко, освободившись от пут мрака и обледенения. Самолет медленно оттаивал. Чего же проще пролететь на этой высоте полтора часа до приводной радиостанции и спокойно по схеме зайти на посадку. Так нет, нельзя: так гласит инструкция, неизвестно каким «умником» придуманная. Инспекция, узнав о таком полете, растерзает пилотов, невзирая ни на какие заслуги. В беспросветной мгле экипажи снижались на озеро Орлик и на малой высоте спешили в Николаевск. Гомон по УКВ постепенно затихал. Подходило время снижаться и нам, а как не хотелось снова залезать в ледяное месиво облаков, так быстро образовавшихся из ничего. Снижаемся в большом пологом вираже, выискивая в открытые форточки желанное, большущее озеро Орлик. Долго длилась игра в кошки-мышки со смертью, наконец на высоте 750 метров мелькнули отвалы породы, оставленные драгой. Через три минуты видим аэродром Херпучи, а мы то думали, что находимся над Больше-Михайловском. Унесло совсем в другую сторону – километров на 50. Облака плотным одеялом окутали все сопки. Аэропорт давно был закрыт на прием и выпуск самолетов. Начальник Котик, увидя наш блудный самолет, закричал:
– Кто заходит на посадку? Не знаете, что Херпучи закрыты?
На взлетной мощности двигателя левым разворотом, от греха подальше, уходим в облака. Перепрыгиваем сопки на высоте 800 метров и снова снижаемся, теперь точно зная, что впереди простирается марь. Облачность прижимала нас ниже и ниже. А при подлете к Амуру у поселка Тахта высота полета равнялась пятидесяти метрам. Теперь-то доползем до дома хоть на животе.
Руководитель полетов Матвиенко облегченно вздохнул, услышав наш голос. Как ждал он нас и надеялся увидеть живыми! Смеркалось. Облачность над аэродромом снизились ниже всех минимумов, но он давал высоту облаков ту, которая необходима, чтоб отбиться от инспекции.
Командиры высоких рангов не раз убеждались в коварстве Охотского бассейна. Депутат Верховного Совета РСФСР Валерий Павлович Долматов когда-то возглавлял комиссию по проверке аэропортов на предмет годности их к нормальной деятельности в зимних условиях. Работа подходила к концу, предстояло совершить последний прыжок в Нелькан через коварный хребет Джугджур. В Аяне потянул «морячок» – предвестник непогоды и шторма. Над перевалом белыми шапками высоко в небе вздымалась трехбалльная кучевая облачность, в Нелькане – пятибалльная облачность с нижней границей 1800 метров. Тремя словами: погода соответствовала полету. Во второй половине дня наш самолет с грозной комиссией взвился на штурм перевала. Над самой кромкой его ясная погода кончалась и дальше простирались облака ровным серым полотнищем, приподнимаясь, словно крутая гора, перед самым носом самолета. Горизонт светился далеко и высоко. Из-за крутого бугра облаков прямо на нас двигался чей-то АН-2, быстро увеличиваясь в размерах. «Так и столкнуться можно», – мелькает в голове мысль. Помахал ему крыльями, помигал фарами – не видит нас.
– Кто снижается со стороны перевала на Аян, отверните вправо! – советую по УКВ.
Никаких эмоций. Резко отдаю от себя штурвал и ныряем в облака в тот самый момент, когда желтое брюхо, с черными масляными подтеками проносится над нами буквально в тридцати метрах.
– Смотри какая точность полетов в горах без радиосредств! – восхищается Валерий Павлович.
– Да уж точнее некуда! – подтверждаю я, ругая слепого разгильдяя, выбираясь из облаков.
Занимаем эшелон 3500 метров и лавируем между шапками облаков. Между тем подошло время снижения, начали прослушивать Нелькан по УКВ, как из-под земли. Диск винта рубил лохматые клочья облаков. Внезапно наступившая темнота и холод перенасыщенной влагой массы действовали на организм удручающе. На высоте 3200 метров винт изменил и звук, и обороты. Задрожали расчалки, затрясся весь фюзеляж. Лопасти не вкручивались в воздух, а молотили что-то твердое.
Перевожу винт на малый шаг, затем на большой, глыбы льда бьют по фонарю кабины, да так, что невольно головы прижимаем чуть ли не к штурвалу. Самолет обледеневал быстро и страшно. Расчалки трепыхались, словно крылья жаворонка, готовые лопнуть в любой момент. Крылья покрылись слоем толстого шершавого льда. Обстановка становилась угрожающей.
– Отбивай лед с расчалок, – приказываю второму пилоту Саше Рудичу.
– Как? – спрашивает.
– Вот так! – беру струбцину, открываю форточку и бью по расчалкам.
Лед, словно куча кирпичей, обрушивается на фюзеляж. После удара палкой по расчалкам тряска стихает, но на миг. Винт перевожу с малого шага на большой через каждые 10-15 секунд. Хочется быстрее вырваться из тисков обледенения, но как? Увеличить скорость снижения – лопнут расчалки, не выдержав нагрузки, и могут сложиться крылья. Увеличить вертикально снижение нельзя из-за близости высоких гор. На высоте 1800 метров потекли струйки воды по фонарю кабины, сразу посветлело, вибрация фюзеляжа прекратилась, самолет вынырнул из преисподней.
ПРО ЛОДКУ И ПЯТОЕ КРЫЛО
Зимнее утро. Морозец – под 56°. Со вторым пилотом Юрой Климовым топаем по хрустящему снежку реки Мая на островной аэродром из поселка Нелькан. Мысленно перебираем причины недавней неудачи, которая, как всегда в здешних местах, непредвиденна: и земля, и небо тут с сюрпризами. Когда приземлились на узкую речную протоку, я, чтобы выиграть время, стал разворачивать «Аннушку» с ходу, на скорости, в обратном направлении – взлет и посадка тут производились только в одну сторону из-за крутых скал да низко висящих проводов. В общем, унесло самолет в глубокий снег с кустарником. Ну а пока возились с Юрой, пока сумели вырулить – стемнело. Заночевать никак не можем – нет подогрева. Взлетать тоже нельзя – запрещено ночью в горах летать. Но не околевать же. Судили-рядили и решили рискнуть – поднялись в воздух с включенными фарами курсом на Нелькан. Минут через сорок приземляемся, заправляемся, сдаем документацию и направляемся в поселок.
На улице темным-темно. Возле пилотской громыхает, прогреваясь, вездеход начальника узла связи Белова. Завидев нас как-то странно переспрашивает: это, мол, действительно вы? А кто же еще, отвечаю удивленно. В ответ слышу совсем уж непонятное: будто пришло сообщение, что мы потерпели катастрофу, старейший пилот Ефим Дементьев наладил поиск, а сам, кажется, запил горькую. Бегу в пилотскую. Ефим Семенович с минуту ошалело смотрит, потом бросается обнимать и чехвостить за нанесенное потрясение и из-за этого сильное опьянение. Оказалось, связист видел в темноте низко летящий самолет. По его убеждению, тот врезался в сопку. Ефим же, прослышав об этом, тут же снарядил людей на поиск, не забыв притащить сюда и ящик водки к поминкам.
