Коллективные сборники - В пламени холодной войны. Судьба агента
– Мадам производит впечатление довольной, – высказался я нейтрально.
Коллонтай засмеялась:
– Выгляжу не такой обеспокоенной, как прежде? Действительно, фронты стабилизируются, военное положение под контролем. Окружение гитлеровских войск под Сталинградом означает окончательный перелом в войне. Немцы не в состоянии нас победить. Они истощены. Война превратилась для них в бессмысленную.
Она продолжала излагать подробности в своей очаровательной манере и несколько раз спросила, согласен ли я с ней. Я был согласен. Все это время Никитушев многозначительно сохранял отсутствующе-хитроватую мину.
– Может быть, созрело время для перемирия и переговоров? – обронил я.
– Соглашение, почетное для обеих сторон… Об этом мы и думаем.
Она говорила еще несколько минут. Это была «утечка» информации для Стокгольма. Или, по крайней мере, часть ее. Никитушев оставался все таким же безучастным и хитроватым.
Мадам Коллонтай не пришлось чувствовать себя разочарованной. Вскоре ее «сообщение» немцы получили – малыми порциями, чтобы выглядело так, как будто они чуть ли не клещами вытянули из меня информацию. Для них это было уже кое-что, заслуживающее доклада. Но и последнее, что они получили от меня, потому что по их милости я попал в очень неприятную историю.
В то время полковник Карлос Адлеркройз был шефом нашей разведывательной службы. В один из дней меня неожиданно вызвали к нему, и входя, я не подозревал ничего плохого. Он выглядел угрюмым, сидел за письменным столом со стопкой бланков, один из которых держал в руках:
– Ты знаешь, что мы раскрыли немецкий код и можем читать все их телеграммы?
Этого я не знал. Сам по себе факт интересный. Он мог бы послужить хорошим доказательством того, как многое, несмотря ни на что, может осуществить маленькое государство. Но мысли мои тут же приняли другое направление. Я почувствовал неладное: на ум пришла манера немцев докладывать…
– Можешь позабавиться чтением вот этой телеграммы, – со значением произнес он и дал мне бланк.
Сообщение немецкого посольства. Берлину в несколько искаженном виде докладывали о моей беседе с русской стороной по поводу «зондирования мира». Не припомню, чтобы когда-либо я оказывался в более неприятном положении.
– Как ты это объяснишь? – спросил он.
Оставалось только одно: рассказать, как все было на самом деле – «откровения» мадам Коллонтай и прочее. Полковник выслушал молча. Ясно, что мои действия не получили ни малейшего одобрения с его стороны. Но он тут же задумался о другом.
– Считаешь преднамеренной утечкой, не так ли?
– Полагаю – да, тем более что у меня есть определенные доказательства.
– И теперь ты возомнил себя неким миротворцем, – засмеялся он саркастически.
Не совсем так, но повод для подобных мыслей у меня был. Возможно, имелось что-то большее, чем одна телеграмма, какое-то иное сообщение. Ведь немцы получали информацию порциями. Все это мне нужно было хорошенько «переварить».
– В общем, забудем пока об этом, – снизошел наконец Адлеркройз. – Но в будущем держи себя в руках. Смотри, чтобы у немцев не было больше поводов слать телеграммы.
Выйдя из кабинета, я от всей души клял людей рейха: не иметь приличного кода, на худой конец, не менять его достаточно часто, раскрыться так просто! Я избегал их в дальнейшем. И одновременно повысил оценку русским: они-то не «прокололись» на такой ерунде.
Остальное время на родине протекало спокойно. Я «держал себя в руках». Затем наступил период активных полетов, и мне пришлось расстаться со Стокгольмом и штабной работой на целых два года. Скажу, что был очень близок к тому, чтобы никогда больше не вернуться домой, оставив свое имя в числе многих в вестибюле штаба ВВС – на мемориальной доске погибшим летчикам…
Глава 6
Это случилось 13 февраля 1944 года. Дело происходило вовсе не в пятницу, но тем не менее несчастье нагрянуло. Ничто, казалось, не предвещало его, в том числе и погода. Было холодно, ясно, солнечно. Идеально голубое небо и снег – масса снега в сопках над городом горняков Еливаре, к северу от Полярного круга. Зимний аэродром располагался на озере, и самолеты стояли здесь в длинном ряду, прямо на ледяной полосе.
Командиром этой авиационной части был капитан ВВС Стиг Веннерстрем. В тот день он лично поднялся в воздух на «Красном Людвиге», как шведы в шутку называли этот самолет. Авиатехника в части имела буквенное обозначение красного цвета – отсюда «красный». И литер «Л» – значит, «Людвиг». Отечественный самолет, двухместный пикирующий бомбардировщик – самый обычный для того времени. Двигатель, правда, у него был не отечественный, а итальянский и по качеству вызывал массу нарицаний. Зато шасси сконструировано хорошо: колеса заменялись лыжами, и когда шасси втягивалось, нижняя поверхность лыж, прильнув, образовывала обтекаемое подбрюшье самолета. Убирались они с легким щелчком, который больше ощущался, чем слышался.
В тот раз, поднявшись на высоту около 2000 метров, Стиг заподозрил неладное с указателем температуры топлива. Зная по опыту, что стрелка порой неожиданно соскальзывала с зеленого сектора на красный, пилот не отнес это на счет серьезной неисправности в двигателе, хотя, как уже упоминалось, его итальянское качество летчики дружно костерили. Но в мире шла война, приходилось довольствоваться тем, чем располагала армия. А стрелка дрожала на границе зеленого и красного…
Обычный плановый вылет предусматривал сбрасывание учебных бомб на цель, сооруженную на льду другого озера, расположенного в нескольких милях от Еливаре. Приблизившись, Стиг лег на левое крыло и спикировал. Сбросив первую бомбу, вышел из пике и набрал высоту. Стрелка снова поползла к красному сектору, но он решил заняться ей после второй бомбы. Отбомбившись, вновь взмыл вверх для третьего захода… и вот тут началось: температура неожиданно скакнула далеко за черту допустимого.
Паниковать не следовало. Такое случалось и прежде. Не желая делать вынужденную посадку, Веннерстрем повел машину к своему аэродрому на самых низких оборотах, чтобы дать мотору остыть до нормы. На миг ему даже показалось, что ничего страшного не происходит, что все образуется. Однако судьба уготовила молодому командиру эскадрильи испытание, оставшееся и в памяти, и в сердце навсегда.
Если бы я мог предугадать исход! Случилось худшее, что можно было предположить: топливо оказалось загрязнено металлическими опилками (это выяснилось позже при расследовании аварии). Мотор не справлялся, температура неуклонно росла, а я упорно тянул к дому.
Мы уже были недалеко и на небольшой высоте… И вдруг, сверкнув на солнце лопастями, пропеллер рухнул куда-то вперед и вниз. Ось двигателя отвалилась, самолет жутко затрясло, штурвал вырвало с такой силой, что где уж там удержать – словом, катастрофа!
