Р.Б. ГУЛЬ - Ледяной поход (с Корниловым)
Вдруг, среди говора людей, прожужжала шрапнель и высоко, впереди нас, разорвалась белым облачком.
Все смолкли, остановились…
Ясно доносилась частая стрельба, заливчато хлопал пулемет…
Авангард - встречен огнем.
За первой шрапнелью летит вторая, третья, но рвутся высоко и далеко от дороги.
Мимо войск рысью пролетел Корнилов с текинцами. Генерал Алексеев проехал вперед.
Мы стоим недалеко от гребня, в ожидании приказаний.
Ясно: сейчас бой. Чувствуется приподнятость. Все толпятся, оживленно говорят, на лицах улыбки, отпускаются шутки…
Приказ: Корниловский полк пойдет на Лежанку вправо от дороги. Партизанский - влево, в лоб ударит авангард ген. Маркова.
Мы идем цепью по черной пашне. Чуть-чуть зеленеют всходы. Солнце блестит на штыках. Все веселы, радостны - как будто не в бой…
Расходились и сходились цепи,
И сияло солнце на пути.
Было на смерть в солнечные степи
Весело идти…-
бьется и беспрестанно повторяется у меня в голове. Вдали стучат винтовки, трещат пулеметы, рвутся снаряды.
Недалеко от меня идет красивый князь Чичуа, в шинели нараспашку, следит за цепью, командует: "Не забегайте вы там! ровнее, господа".
Цепь ровно наступает по зеленеющей пашне… вправо и влево фигуры людей уменьшаются, вдали доходя до черненьких точек.
Пиу… пиу…- долетают к нам редкие пули.
Мы недалеко от края села…
Но вот выстрелы из Лежанки смолкли…
Далеко влево пронеслось "ура"…
"Бегут! бегут!" - пролетело по цепи, и у всех забила радостно-охотничья страсть: бегут! бегут!
Мы уже подошли к навозной плотине, вот оставленные, свежевырытые окопы, валяются винтовки, патронташи, брошенное пулеметное гнездо…
Перешли плотину. Остановились на краю села, на зеленой лужайке, около мельницы.
Куда-то поскакал подполк. Нежинцев.
Из-за хат ведут человек 50-60 пестро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены.
Пленные.
Их обгоняет подполк. Нежинцев, скачет к нам, остановился - под ним танцует мышиного цвета кобыла.
"Желающие на расправу!" - кричит он.
"Что такое? - думаю я.- Расстрел? Неужели?" Да, я понял: расстрел, вот этих 50-60 человек, с опущенными головами и руками.
Я оглянулся на своих офицеров.
"Вдруг никто не пойдет?" - пронеслось у меня.
Нет, выходят из рядов. Некоторые смущенно улыбаясь, некоторые с ожесточенными лицами.
Вышли человек пятнадцать. Идут к стоящим кучкой незнакомым людям и щелкают затворами.
Прошла минута.
Долетело: пли!… Сухой треск выстрелов, крики, стоны…
Люди падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли, торопливо щелкая затворами. Упали все. Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили.
Некоторые добивали штыками и прикладами еще живых.
Вот она, гражданская война; то, что мы шли цепью по полю, веселые и радостные чему-то,- это не "война"… Вот она, подлинная гражданская война…
Около меня - кадровый капитан, лицо у него как у побитого. "Ну, если так будем, на нас все встанут",- тихо бормочет он.
Расстреливавшие офицеры подошли.
Лица у них - бледны. У многих бродят неестественные улыбки, будто спрашивающие: ну, как после этого вы на нас смотрите?
"А почем я знаю! Может быть, эта сволочь моих близких в Ростове перестреляла!" - кричит, отвечая кому-то, расстреливавший офицер.
Построиться! Колонной по отделениям идем в село. Кто-то деланно-лихо запевает похабную песню, но не подтягивают, и песня обрывается.
Вышли на широкую улицу. На дороге, уткнувшись в грязь, лежат несколько убитых людей. Здесь все расходятся по хатам. Ведут взятых лошадей. Раздаются выстрелы…
Подхожу к хате. Дверь отворена - ни души. Только на пороге, вниз лицом, лежит большой человек в защитной форме. Голова в луже крови, черные волосы слиплись…
Идем по селу. Оно - как умерло: людей не видно. Показалась испуганная баба и спряталась…
На углу - кучка, человек двенадцать. Подошли к ним: пленные австрийцы. "Пан! пан! Не стрелял! Мы работал здесь!" - торопливо, испуганно говорит один. "Не стрелял теперь! Знаю, сволочи!" - кричит кто-то. Австрийцы испуганно протягивают руки вперед и лопочут ломанно по-русски: "не стрелял, не стрелял, работал".
"Оставьте их, господа,- это рабочие".
Проходим дальше…
Начинает смеркаться. Пришли на край села. Остановились. Площадь. Недалеко церковь. Меж синих туч медленно опускается красное солнце, обливая все багряными, алыми лучами…
Здесь стоят и другие части.
Кучка людей о чем-то кричит. Поймали несколько человек. Собираются расстрелять.
"Ты солдат… твою мать?!" - кричит один голос.
"Солдат, да я, ей-Богу, не стрелял, помилуйте! Неповинный я!" - почти плачет другой.
"Не стрелял… твою мать?!" Револьверный выстрел. Тяжело, со стоном падает тело. Еще выстрел.
К кучке подошли наши офицеры.
Тот же голос спрашивает пойманного мальчика лет восемнадцати.
"Да, ей-Богу, дяденька, не был я нигде!" - плачущим, срывающимся голосом кричит мальчик, сине-бледный от смертного страха.
"Не убивайте! Не убивайте! Невинный я! Невинный!" - истерически кричит он, видя поднимающуюся с револьвером руку.
"Оставьте его, оставьте!" - вмешались подошедшие офицеры. Кн. Чичуа идет к расстреливающему: "перестаньте, оставьте его!" Тот торопится, стреляет. Осечка.
"Пустите, пустите его! Чего, он ведь мальчишка!" "Беги… твою мать! Счастье твое!" - кричит офицер с револьвером.
Мальчишка опрометью бросился… Стремглав бежит. Топот его ног слышен в темноте.
К подпор. К-ому подходит хор. М., тихо, быстро говорит:
"Пойдем… австриец… там".- "Где?… Идем". В темноте скрылись. Слышатся их голоса… возня… выстрел… стон, еще выстрел…
Из темноты к нам идет подпор. К-ой. Его догоняет хор. М. и опять быстро: "Кольцо, нельзя только снять".- "Ну, нож у тебя?…" Опять скрылись… Вернулись. "Зажги спичку",- говорит К-ой. Зажег. Оба, близко склонясь лицами, рассматривают. "Медное!… его мать! - кричит К-ой, бросая кольцо.- Знал бы, не ходил, мать его…"
Совсем темно. Черным силуэтом с крестом рисуется церковь. Едет кавалерия.
