Эдуард Хруцкий - Тайны уставшего города (сборник)
А тут мне позвонил агент и сказал, что у него вчера был человек, который предлагал партию золотых часов «Победа». И будто эти часы спрятаны на блатхате у Борьки Пономаренко на Большой Дорогомиловской.
Я засомневался. Борька Пономаренко потихоньку скупал краденое, но только носильные вещи и отрезы. А у перекупщиков, как и у воров, своя четкая профессиональная ориентация. Одни специализируются на антиквариате, другие – по золоту и камням, третьи – по мануфактуре и никогда своей ориентации не меняют.
Борька Пономаренко по кличке Стольник был барыгой опытным и никогда не стал бы связываться с «рыжевьем». Он имел свою копейку на том, что держал в своей квартире катран (подпольный игорный дом).
Мы знали об этом, но не трогали его, так как в таком месте удобнее всего было внедрить к деловым агентуру.
Но сигнал был, и, значит, надо проводить оперативную проверку.
Получили постановление на обыск, взяли следователя и в двадцать два пожаловали к Стольнику. Квартира эта была знаменитая. Малина здесь существовала еще до Первой мировой войны. Держал ее Борькин папаша, знаменитый московский перекупщик краденого Яков Пономаренко по кличке Яша Кабанчик. Его расстреляли в двадцать четвертом. Потом блатхату держала его жена Мария по кличке Машка Кошелек, а потом и сын продолжил семейную коммерцию.
Приехали в адрес. Стучим. Дверь долго не открывают. Значит, у Борьки собрались лихие ребята перекинуться в польский банчок или очко.
Наконец Стольник открыл дверь. Вошли. В комнате за столом, покрытым хорошей скатертью, сидят четверо, пьют чай и в домино играют.
Ни денег, ни водки, ни карт.
Борька говорит: мол, начальник, зашли знакомые чайку попить и в козла забить.
Придраться не к чему. Четверку эту отправили в отделение для проверки, а я Борьку вывел в другую комнату и говорю:
– Стольник, ты чего, стал золотишком промышлять?
– Век свободы не видать, начальник, я масть не менял.
– А скажи тогда, может, кто у тебя оставил что-нибудь?
– Это было. В среду серьезные люди банчик держали, так с ними двое залетных из Питера были. Они у меня чемоданчик оставили.
– А где он?
– Да в комнате за печкой-голландкой.
Надо сказать, что центральное отопление сюда провели в сорок седьмом, а печи в комнатах так и остались.
– Смотри, Стольник, мы с чемодана отпечатки снимем, если твои пальчики на нем есть, пыхтеть тебе на нарах целый пятерик.
– Я, начальник, тебе по совести все сказал.
Эксперт занялся чемоданом. Снял отпечатки.
– Теперь расскажи про залетных, Стольник. Колись, прежде чем я понятых позову и вскрою чемодан.
– Одного звали Мишей, второй – Коля Лиговский.
Мы пригласили понятых, вскрыли чемодан, а там и часы и кольца.
То, что Борька не трогал чемодан, я был уверен, но урки питерские должны были за ним прийти.
И сели мы в засаду. Два дня пили чай с бутербродами и толковали с Витькой за жизнь.
А вечером на третий день в дверь постучали условным стуком. Короче, повязали мы этих орлов. Их и Стольника повезли на Петровку. Борька перед отъездом мне ключи отдал:
– Борис Сергеевич, если меня окунут, отдай их моей сестре.
Я в последний раз обошел квартиру и направился к дверям. Случайно посмотрел на дверь в комнату и вижу, что наличник немного от стены отошел.
Не знаю, что на меня нашло. Я взял стул и отодрал его от стены.
На пол упал небольшой сверток. Я развернул пыльную материю, потом кусок старой выцветшей газеты и увидел браслет.
Я по ювелирке не специалист, но он был из золотых нитей, соединяющих десять больших зеленых камней.
Я пошел в комнату, включил свет. Протер платком камни, и они засветились, как ведьмины слезы. И понял я, что вещь эта большую цену имеет. Не знаю, что со мной случилось, а только я наличник обратно прибил, а мусор под дверями в совок собрал и в сортир выкинул.
Потом внимательно тряпку рассмотрел. Старая она была, разлезлась от ветхости, а кусок газеты был от первой страницы «Известий». Я даже год рассмотрел – 1923-й.
Нет, не знал Стольник об этом браслете, видимо, его спрятал папаша или кто-то из лихих ребят, что на этой малине крутились.
Я тогда себя на странном чувстве поймал. Ни один человек об этом браслете не знает. Продать его и зажить бы совсем другой жизнью. И тут я себя на поганой мысли поймал. А ведь я-то наличник прибил, мусор убрал, вроде как заметал следы.
И стыдно мне стало. В сорок пятом у главаря налетчиков Бражникова изъял банку поллитровую, полную бриллиантов, – и ничего. А здесь…
Завернул я браслет в газету и тряпку, закрыл квартиру и из автомата позвонил Парфентьеву. Он на работе был.
– Ну, что у тебя?
Докладываю: так, мол, и так.
– Боря, тебе за этих залетных спасибо, премию получишь, теперь же иди домой спать. А завтра цацку эту принесешь и рапортом оформишь.
Вот так и поехал к себе на Пресненский Вал, в коммуналку. Ехал и ощущал себя богатым человеком.
А утром в конторе написал рапорт, сдал браслет. Так меня потом таскали по инстанциям, все допытывались, что, кроме браслета этого, утаил.
Как-то ко мне начальник отдела Скорин зашел и говорит:
– Знаешь, чей браслет ты нашел? Мадам Рябушинской.
Подожди, я тебе фотографию найду. Наш эксперт снял, положил мне на правую руку и сфотографировал на память.
В 1912 году председатель правления Московского банка, Московского коммерческого суда и Биржевого общества Михаил Павлович Рябушинский отмечал юбилей свадьбы. Специально к этому дню в мастерской известного мастера по серебру ювелира Грачева были заказаны золотой портсигар, на крышке которого была выложена изумрудами монограмма, и браслет из десяти огромных уральских изумрудов.
Через пять лет Рябушинские не стали дожидаться, когда к власти придут веселые матросы и озлобленные окопные солдаты, и покинули пределы бывшей империи.
Семья Рябушинских была одной из самых богатых в России. Деньги свои и ценности они держали не только в Московском банке, но и в Лионском кредите, и в Лондоне.
В особняке на Спиридоновке остались пожилой швейцар и управляющий – караулить хозяйское добро.
После Октябрьского переворота, когда власть перешла к Советам, в дом пришел председатель районного Совета. Обошел все комнаты и велел управляющему беречь зеркала и ценную мебель, ковры и гобелены, картины и бронзу, которые стали народным достоянием. Председатель оставил номер Арбатской милицейской части, куда управляющему нужно было телефонировать в случае налета.
А через три дня вечером раздался стук в дверь. В дом вошли трое в бескозырках, кожаных куртках, с маузерами. Они предъявили бумагу на бланке Московского Совета, в которой говорилось, что представители особой группы должны произвести обыск и изъятие буржуазных ценностей. Матросы оказались ребятами сноровистыми и ценности изымали умело.
