Илья Веселов - Три года в тылу врага
— Кто вы — полевод, животновод, доярка? — поинтересовался Пашнин.
— Маслодел. Курсы окончила в Пушкинских Горах.
— Маслодел? — обрадовался я. — Вас-то нам и надо. Такого специалиста Горячев давно искал для своего маслозавода.
Только за девушкой закрылась дверь, как в комнату явилось еще трое. Одна из них назвала себя учительницей Верой Пермяковой из села Сохишино. Она хорошо знала чуть ли не каждого жителя района. Для нас это было очень важно. Впоследствии Вера стала хорошей разведчицей и связисткой, добывала ценные сведения далеко за пределами нашего района.
В тот вечер мы ушли в Новоржевский район, затем в Бежецкий, Пушгорский, западную часть Чихачевского. Мы призвали более двух тысяч человек. И среди них было немало артиллеристов, пулеметчиков, танкистов, шоферов. Многие уже участвовали в боях с фашистами.
На лесной поляне собралось более тридцати человек, те, кто проходили комиссию в деревне Барутах. Это были артиллеристы и танкисты. Вскоре подошли Сергей Иванов, Петр Ох и Михаил Смирнов и доложили мне, что к выходу все готово.
— По какому маршруту поведешь? — спросил я.
— По старому, с помощью дедушки Пахома.
— Он предупрежден?
— Старик никогда не подведет.
Дедушка Пахом из деревни Селище жил на отшибе. Прямо к его избе подходил густой лес. За ним на многие километры тянулись непроходимые болота, за которыми начинался фронт. Надежные тропинки через болота знал только дедушка Пахом.
Сутуловатый, с огненно-рыжей бородой до пояса, Пахом с приходом оккупантов «заболел». Теперь он едва ходил, опираясь на суковатую палку, с которой не расставался ни днем, ни ночью.
Немцы как-то узнали, что деду известны дороги через болота, и потребовали провести их. Пахом прикинулся глухим. На вопросы фашистского офицера он прикладывал к уху растопыренную ладонь и отвечал одно и то же:
— Не слышу. Оглох от ерманской бонбы.
Фашисты так и не добились от него толку и больше не обращались к нему.
Все немощи у деда Пахома исчезали, как только к нему обращались за помощью партизанские разведчики. Он в любое время отправлялся с ними в дальний путь.
Небо стало заволакивать тучами, темнота сгустилась. Следовало торопиться, чтобы до рассвета дойти до деревни Селище. А там уже днем пройти по болотам.
Мы тепло простились с каждым, пожелали им успехов.
— Не подкачаем.
— Не подведем.
— Желаем вам партизанских успехов, — слышалось в ответ.
Команда: «Становись!» — и через несколько минут небольшая колонна исчезла в ночной темноте.
Мы долго смотрели вслед. Никто не расходился. Каждый думал об одном: пройдут ли?
Миновал день. За ним еще два. О судьбе отправленных ничего не было известно. На четвертый появилась тревога: в этот день Сергей Иванов со своей группой должен перейти линию фронта. Я не выдержал и зашел к Ефимову. Он сидел над картой, где тонкой карандашной линией был проложен маршрут движения группы.
— Беспокоишься? — спросил он меня.
— Да, есть немножко…
— Ничего. Послезавтра к вечеру Иванов должен быть здесь.
Иванов вернулся на другой день, когда в штабе началось совещание. Он ввалился в шалаш. Лицо его было красным и потным, рубашка вся взмокла.
— Разрешите доложить, — начал он строго, но не сдержался и крикнул радостно: — Довел! Всех довел!
— Так быстро? — удивился Горячев.
— Да, раньше срока. Вы наметили в день проходить по тридцать пять километров. Но люди-то в армии служили. Все закаленные. Я им говорю: устроим привал. А они — не надо! Не устали. Вот и пришли за двое суток вместо трех с половиной.
Через полчаса Сергей Иванов уже храпел в штабе на топчане. Засыпая, он твердил одно и то же:
— Теперь давайте сто человек. Сегодня же ночью. Дед Пахом ждет.
В течение трех недель мы отправили через линию фронта тех, кто раньше служил в армии или проходил переподготовку. В бригаде остались в основном молодые ребята лет восемнадцати-двадцати да пожилые. Их пришло несколько сот. Комиссия никому не отказывала, но и в этом случае некоторые боялись, что их не примут в партизаны. Из-за этого многие сами находили дорогу или выжидали где-то сформированную команду. Многие из новых партизан приходили с оружием.
Это были смелые и решительные ребята, готовые пойти на любую операцию, не считаясь ни с какими трудностями и лишениями. Среди них имелись и такие, которым было и «море по колено». Эти считали, что раз стал партизаном, то делай что хочешь, иди в бой, когда вздумал, не спрашивая разрешения командира группы, роты или отряда.
Так случилось с Петром Грущенко. Стоило ему только появиться на территории бригады, как он подговорил молодых парней, таких же отчаянных, как и он, и на второй день ранним утром увел их на самостоятельную операцию к озеру Полисто.
Вернулись на третий день к вечеру. Пригнали пятнадцать коров и положили перед командиром отряда Маркушиным четыре автомата и три винтовки.
— Откуда это у вас? — строго спросил Алексей Петрович.
— Трофеи, после операции.
— После какой?
— Ходили к озеру. Знали, что там немцы отбирают скот в деревнях. Ну и того… подкараулили, троих убили, остальные убежали. А скотину пригнали.
— Кто разрешил уходить?
— Никто, мы сами. Воевать-то надо, — невозмутимо отвечал Грущенко.
— Немедленно сдать оружие.
— Зачем? Мы же не провинились, — оправдывался он.
— Вот именно провинились. Вас к озеру никто не посылал, вы никого об этом не спросили. Если так будет каждый делать — настоящей борьбы с оккупантами не получится. Будет одна анархия, которая принесет только вред.
На второй день я созвал всех коммунистов и командиров отрядов.
— Почему вы занимаетесь только военным обучением новых партизан? Где воспитательная работа? — строго спрашивал Григорий Иванович и рассказал о случае с Петром Грущенко.
— Вы думаете, — продолжал он, — стоит человека принять в бригаду, так он уже готовый партизан? С людьми надо работать. Разъяснять им, каким должен быть народный мститель, воспитывать у него организованность, любовь к порядку, к дисциплине. И в первую очередь ознакомить с партизанской присягой.
Прошло около двух недель. Молодых партизан поотрядно построили перед штабной землянкой. Сегодня у них праздничный день — принятие клятвы партизана.
Первым из строя вызывают Петра Грущенко. За эти дни парень заметно подтянулся. Исчезла беспечность, которая так заметна была у него первое время.
Павел подходит к покрытому алым сатином столу, берет в руки текст партизанской присяги и начинает читать, чеканя каждое слово:
