Сельма Лагерлеф - Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф
Представлять Эрика XIV научил ее наверняка сам дядя Нурен, потому что он играет со своими детьми и очень добр к ним, совсем как наш папенька.
В херрестадском парке есть в скалах провал с совершенно отвесными стенами, зовется он Медвежий грот, потому что однажды туда свалился медведь и выбраться не сумел. Обычно мы усаживаемся под большой сосною, растущей у края грота, и делаем вид, будто медведь по-прежнему там, в глубине. Слушаем, как он рычит, как пытается выкарабкаться, как скребет когтями по каменной стене, когда опять срывается вниз.
В Херрестаде растет дикая ежевика, и это тоже удивительно, ведь больше нигде во всем приходе ежевики не найдешь. По-моему, медведь, который свалился в Медвежий грот, как раз искал ежевику, уж очень она вкусная.
Мне нравится Херрестад, потому что там происходило множество удивительных событий.
Некогда там жила старушка, которая вообще не выходила из дома — боялась, что ее заклюют сороки. А одна несчастная молодая женщина, тоже из тамошних, долгими часами сидела на берегу озера, замышляя самоубийство. Еще там имеется комната под названием Синий кабинет, когда-то молодая девушка, сидя там у окна, увидела, как утонул во Фрюкене ее жених. Порою я подхожу к этому окну, смотрю на озеро и вижу всегда одну и ту же картину: Фрюкен скован льдом, молодой человек катается на коньках, и вдруг перед ним разверзается огромная полынья. Тогда я отворачиваюсь, не хочу больше смотреть.
* * *Как-то раз несколько господ — по-моему, это были дядя Шенсон, инженер Варберг, пастор Унгер и, конечно, папенька — сидели на веранде здесь, в Морбакке, и спорили о том, какое место в приходе самое лучшее: Гордшё или Херрестад. Один говорил, что Гордшё, другой — что Херрестад.
Папенька несколько времени молча слушал, а потом спросил, неужто они начисто забыли про Морбакку. В конце-то концов она, пожалуй, ничуть не хуже.
Остальные замолкли и слегка стушевались, но затем дядя Шенсон сказал:
— Ты, братец Эрик Густав, безусловно много вложил в Морбакку, расширил ее и превосходно ею управляешь. Но ты ведь понимаешь, сравнивать все равно невозможно…
— Да, — отозвался папенька, — конечно же я знаю, что Гордшё — большое хозяйство, а Херрестад — самое красивое место во Фрюкенской долине, но объясните-ка мне, по какой такой причине Гордшё и Херрестад постоянно меняли владельцев. Сколько себя помню, их только и знай покупали да продавали.
А вот Морбакку со дня возникновения ни разу не продавали. Она всегда переходила по наследству.
— Хм, в том, что ты говоришь, Эрик Густав, пожалуй, что-то есть, — сказал дядя Шенсон. — Что-то есть. Ведь коли принять в расчет уют…
Страх
Мы от души веселимся.
Папенька, маменька, тетушка Ловиса, Алина Лаурелль и Анна уехали в Сунне на праздник к пробсту, а Эмму Лаурелль, Герду и меня с собой не взяли, мы-де слишком малы. Приготовив уроки, мы собрались на кухне подле экономки, и она рассказывала нам занятные байки про поваренка, что «присел отдохнуть», и про нечистого, который слопал семь возов каши и семь возов пахтанья. Вдобавок мы уговорили добрую кухарку спеть веселую песню про Олле Бокка, который повел на войну пятнадцать тысяч солдат и обещал воротиться «на Пасху, а может, на Троицын день».
Потом мы пекли яблоки в изразцовой печи, в зале, а на ужин нас угостили сливочными блинчиками с малиновым вареньем, чтоб не огорчались мы из-за того, что пришлось остаться дома.
Однако сразу после ужина мы поднимаемся в детскую, потому что, когда все большие в отъезде, в нижних комнатах нам как-то неуютно. Герда сегодня заночует на диване в детской, ведь никак нельзя требовать, чтобы она спала одна в спальне. Поэтому она и нянька Майя идут с нами наверх. Долговязая рыжая служанка и добрая кухарка тоже составляют нам компанию, не оттого, что у них дела в детской, просто хотят поболтать.
Нянька Майя подкладывает дров в изразцовую печь, и мы усаживаемся у огня погреться. Погода весь вечер стояла прескверная, и некоторое время мы сидим молчком, слушаем, как дождь хлещет по оконному стеклу, а ветер с воем рвется из-за угла дома. Добрая кухарка жалеет господ, которым придется ехать домой в этакое ненастье. Однако нянька Майя успокаивает ее: они, мол, взяли большой крытый экипаж. Нас всех это радует, ведь, коли так, ни ветер, ни дождь им не страшны.
Затем мы конечно же просим добрую кухарку и долговязую служанку рассказать истории с привидениями. Но обе отнекиваются: никак нельзя, г-жа Лагерлёф запретила.
Правда, нянька Майя подмигивает нам: мол, не расстраивайтесь, она что-нибудь придумает. Перво-наперво она уговаривает Герду раздеться и лечь в постельку, устроенную на диване. Герда засыпает, едва положив голову на подушку, а нянька Майя тотчас подходит к нам.
И говорит, что мы, Эмма Лаурелль и я, девочки разумные, почти как взрослые, так что при нас не грех и про привидения потолковать. Другое дело Герда, она-то совсем мала, и г-жа Лагерлёф, конечно, не хочет, чтобы она пугалась, но Герда уже спит.
И вот мы сидим, слушаем истории с привидениями, одну за другой.
Долговязая рыжая служанка рассказывает: там, где она служила прошлый год, помер хозяин. И человек он был не ахти какой хороший, народ много в чем его корил. Ну, она, конечно, не ведает, что там было и как, да только в тот же день, когда он преставился, во двор прибежала большущая черная собака с огненно-красной пастью. Стала на крыльце и цельный час тявкала да подвывала, чтоб впустили ее в дом, но никто открыть не насмелился. Происходило все средь бела дня, работники собрались на кухне обедать, но так и сидели, не притрагиваясь к еде.
Служанка точно запомнила, что на стол выставили большую миску с картошкой, и один из работников взял в руки картофелину, да так и держал, а шкурку не снимал. Она тогда тоже сидела на кухне вместе с остальными и забыть не могла, до чего жутко было, когда все в полном молчании слушали, как на крыльце лает собака.
В конце концов на кухню пришла хозяйка. Бледная и до такой степени напуганная, что поневоле схватилась за дверной косяк, иначе бы упала. Она, мол, только хотела спросить, неужто не найдется во всем доме мужчины, которому хватит смелости прогнать с крыльца собаку.
Тут поднялся старший из работников. Решительно отодвинул стул, отлетевший аж до стены, подошел к плите, взял печные щипцы, выхватил из топки горящую головню и с нею в руке вышел в переднюю. Входная дверь была заперта на все засовы и замки, работник их отпер, приоткрыл дверь. И сей же час ткнул пылающей головнею прямо в пасть нечистому, что завывал на крыльце. Раздался еще более жуткий вой. Слышно его было далеко окрест — казалось, вроде как человек бранится на чем свет стоит. Однако пес убежал, и пока мчался прочь по аллее, искры и дым так за ним и летели, всяк видел, кто он таков.
