Анжелика Балабанова - Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938
Моя жизнь в качестве члена партии какое-то время продолжалась так же, как и раньше. Я по-прежнему посвящала все свое время учебе. Но ближе к концу года я стала испытывать беспокойство. Я хотела начать активную работу в качестве пропагандиста. Но где и как? За советом я обратилась к своим соотечественникам и обсудила эту проблему с некоторыми русскими лидерами, помимо консультаций с теми итальянскими социалистами, к которым я испытывала глубокое уважение.
Мои русские товарищи настойчиво советовали мне оставаться в Западной Европе. У меня не было опыта подпольной работы, поэтому моя деятельность в России, по их словам, совершенно невозможна, за исключением контактов с профессиональными заговорщиками. Так как я буду эмигранткой, вернувшейся на родину после нескольких лет, проведенных в европейских университетах, то меня будут считать «зараженной» либеральными идеями, и я тут же стану подозреваемой. За каждым моим движением будет следить полиция. Не только ради русского, но и ради международного движения я должна остаться за границей. Мои итальянские друзья согласились с этим. Было трудно принять это решение, так как я всегда считала свое временное пребывание в Западной Европе подготовкой к работе в рядах революционного движения в России.
Но я поддалась аргументам тех, чье суждение было, без сомнения, более объективным, чем мое, и основывалось на большем опыте. Но если не в России, то где? Решение этой проблемы теперь, когда вопрос о России уже не стоял, не представляло трудности. Когда я вместе со своей семьей путешествовала по Европе, мне казалось, что самую тяжелую, опасную и отупляющую работу в Европе выполняли «дешевые рабочие руки» итальянских эмигрантов. Это было особенно заметно в Швейцарии, куда каждый год приезжали тысячи итальянских эмигрантов, спасаясь от невыносимых условий на родине. Я узнала, что швейцарский город Сент-Голл с его огромными текстильными фабриками, на которых работали тысячи итальянцев – особенно девушек и женщин, – и с многочисленными итальянцами-каменщиками был важным центром эмигрантов. Я поехала в Сент-Голл.
Этот город расположен в так называемой немецкой Швейцарии, и немецкий язык является там официальным. Народный дом, который служил штаб-квартирой швейцарским профсоюзам, также был и местом сбора иностранных рабочих, среди которых преобладали итальянцы. Я сразу же увидела трудности, которые испытывали иностранцы как в отношениях со своими работодателями, так и с товарищами по профсоюзу. Благодаря своему умению говорить на многих языках я поняла, что могла бы оказывать итальянским рабочим помощь в качестве переводчицы. Я обсудила этот вопрос со швейцарскими профсоюзными деятелями, и они одобрили мой план. Я предложила, что буду работать в штаб-квартире безвозмездно, и мне предоставили кабинет и письменный стол. Через несколько недель у меня была вся работа, с которой я одна могла справиться.
Однажды управляющий Народным домом остановился около моего письменного стола и высказал просьбу, которая меня удивила. Не могла бы я выступить на тему революционного движения в России перед членами немецкого клуба социалистов?
– Выступить – но как я могу? – спросила я. – Я никогда в жизни еще не выступала перед аудиторией. Я не знаю, как и начать.
Он продолжал настаивать в своей спокойной немецкой манере. Разве я не член партии и не должна выполнять определенные обязанности, подобно другим членам? Они хотели, чтобы в этот раз кто-нибудь сделал доклад о России, а я была русской и к тому же революционеркой. Разве я не считаю необходимым подчиняться партийной дисциплине?
Трудно было отвести эти доводы, хоть я и была уверена, что никогда не смогу выступить перед публикой. Но я решила, что должна, по крайней мере, проявить добрую волю независимо от результата. Я не буду говорить о России, потому что недостаточно знаю рабочее движение того времени, но я согласилась выступить с пропагандистской речью в защиту социализма, и если я потерплю фиаско – что ж, я предупреждала.
Подготавливая свою речь, сейчас я полагаю – когда вспоминаю все это, – что я интуитивно понимала то, чему многие люди учатся на собственном опыте: в какой мере агитационная речь должна подпитываться эмоциями и насколько постепенно слушателей надо готовить к пониманию абстрактных идей. Во-первых, нужно понимать своих слушателей и установить с ними психологическую связь. Я взяла на вооружение лозунг Антонио Лабриолы: «Предоставь в распоряжение масс науку». Как это сделать, могла подсказать мне только моя марксистская подготовка и интуиция.
Когда настал вечер моего выступления, я с удивлением обнаружила, что не беспокоюсь о его исходе. Это был мой долг, который я была обязана выполнить, и я верила, что, если буду выражать свои мысли честно и искренне, не будет иметь значения, насколько неудачным окажется мой дебют в других отношениях. В рабочем движении работа была для всех, и я должна остаться для движения не менее полезна даже после того, как рабочие поймут, что я не умею говорить с трибуны.
Я была так уверена в плохом результате этого эксперимента, который, как я была уверена, окажется моим первым и последним публичным выступлением, что я решила взять с собой на эту встречу небольшую собачку, которую один товарищ доверил моему попечению. После нескольких слов мне, безусловно, придется остановиться, и председатель попытается спасти положение, извинившись за отсутствие у меня опыта. Тогда, после того как я продемонстрировала свои добрые намерения, я смогу выйти из зала и подольше погулять с собакой. Только чувство полного равнодушия к исходу этого мероприятия придало мне сил предстать перед аудиторией. Я заранее написала то, что намеревалась сказать, но, как только я встала, чтобы говорить, я ни разу не вспомнила о своей рукописи. Через несколько минут я обнаружила, что говорю свободно и непринужденно. Даже повторяющиеся неоднократно аплодисменты не прерывали поток моих слов. Вероятно, я говорила больше часа, и бедный пес не получил в тот вечер своей обычной прогулки.
После этого случая я могла бы проводить все свое время, выступая с речами. Через год я стала одним из самых популярных пропагандистов в Швейцарии, выступая зачастую по четыре-пять раз в день на четырех или пяти разных языках.
Я жила в Сент-Голле почти два года, когда новая важная работа позвала меня в другое место. Однажды, когда я находилась в какой-то поездке, я получила сообщение, что в Сент-Голл приезжает молодая итальянская учительница, пылкий пропагандист социализма. Она только недавно бежала из Италии, спасаясь от тюремного заключения за написанную ею статью. Я написала товарищам в Сент-Голл, что Мария должна воспользоваться моей комнатой. Когда я возвратилась, обнаружила, что попала в довольно затруднительную ситуацию, так как Мария переживала свою первую беременность. В дальнейшем она стала матерью семерых детей и объектом многочисленных сплетен. Она никого не посвящала в свою личную жизнь, и все гадали, кто может быть отцом – или отцами – ее детей. Мне посчастливилось узнать, что только один человек имеет к ним отношение и что Мария верна и предана ему, как всякая буржуазная жена своему мужу. Несколько лет спустя в Италии редактор одного церковного журнала сделал замечания, порочащие моральный облик Марии. Встретив его однажды на рыночной площади, Мария громким голосом, так, чтобы все вокруг могли слышать, спросила у торговки овощами, не этот ли человек распускает о ней сплетни. Испуганная женщина, которую Мария знала как благочестивую католичку, была застигнута врасплох и утвердительно кивнула. Тогда Мария встала на пути у пораженного редактора и перед уже собравшейся толпой отвесила ему звонкую пощечину. После этого разговоры о Марии и ее детях прекратились. Мужчина, который был отцом детей Марии, был убит на войне, и впоследствии она жила с другим мужчиной, у которого было такое же количество детей от предыдущей жены. Их дом был очень оживленным.
