Милован Джилас - Беседы со Сталиным
Для меня и других югославских коммунистов лидерство Сталина было неоспоримо. Тем не менее я был озадачен, почему другим коммунистическим лидерам – в данном случае Тито – нельзя воздавать хвалу, если они заслуживают этого с коммунистической точки зрения.
Следует заметить, что сам Тито был очень польщен статьей и что, насколько мне известно, в советской печати никогда не публиковалась столь высокая похвала любому другому здравствующему человеку.
Это объясняется тем, что советское общественное мнение – то есть мнение партии, поскольку никакого другого не существует, – питало энтузиазм в отношении югославской борьбы. Но также и тем, что в ходе войны изменилась атмосфера советского общества.
Оглядываясь назад, могу сказать, что в СССР спонтанно распространилось убеждение, что теперь, после того, как война продемонстрировала преданность советских людей своей родине и основным завоеваниям революции, больше не будет причин для политических ограничений и для идеологических монополий, удерживаемых небольшими группами вождей или особенно одним вождем. Мир менялся прямо на глазах советских людей. Было ясно, что СССР будет не единственной социалистической страной и что на арену выходят новые революционные лидеры и трибуны.
Такая атмосфера и такие мнения в то время не мешали советским лидерам; наоборот, такие мнения помогали военным усилиям. Для самих вождей не было оснований не поощрять такие иллюзии. В конце концов, Тито или, скорее, борьба югославов способствовали переменам на Балканах и в Центральной Европе, что не ослабляло позиций Советского Союза, но на деле усиливало их. Таким образом, не было причин не популяризировать югославов и не помогать им.
Но в этом играл роль и более значительный фактор. Хотя они и были союзниками с западными демократиями, советская система или, скорее, советские коммунисты чувствовали себя одинокими в борьбе. Они воевали за свое собственное выживание и за исключительно свой образ жизни. А ввиду отсутствия второго фронта, то есть крупных сражений на Западе в момент, который был решающим для судьбы русского народа, каждый простой человек и каждый рядовой солдат не мог не чувствовать одиночества. Югославское восстание помогало рассеять такие чувства среди руководителей и в народе.
И как коммунист, и как югослав, я был тронут любовью и уважением, которые встречал повсюду, в особенности в Красной армии. С чистой совестью я сделал запись в книге посетителей выставки захваченного немецкого оружия: «Горжусь тем, что здесь нет оружия из Югославии!» – потому что там было оружие со всей Европы.
Нам предложили побывать на Юго-Западном – Втором Украинском – фронте, под командованием маршала И.С. Конева. Мы вылетели самолетом в Умань – малоизвестный, небольшой город на Украине, – на рассеченную пустошь, которую оставили после себя война и безмерная человеческая ненависть.
Местный совет организовал для нас ужин и встречу с общественными деятелями города. Ужин, который состоялся в заброшенном, ветхом доме, едва ли можно назвать радостным событием. Епископ Умани и местный партийный секретарь не могли скрыть свою взаимную нетерпимость, хотя оба они каждый по-своему боролись против немцев.
Раньше я узнал от советских официальных лиц, что, как только началась война, российский патриарх, не спрашивая правительство, составил энциклики против немецких захватчиков и что они получили отклики, которые пошли намного дальше подчиненного ему духовенства. Эти обращения были также привлекательными по форме: на фоне монотонности советской пропаганды они светились свежестью старинного и религиозного патриотизма. Советское правительство быстро приспособилось и стало добиваться поддержки церкви, несмотря на то что продолжало считать ее пережитком старого режима. На фоне бедствий войны религия была возрождена и развивалась, и глава советской миссии в Югославии генерал Корнеев рассказывал, как много людей – и притом людей, занимавших ответственные посты, – в момент смертельной угрозы со стороны немцев думали обратиться к православию как к более постоянному идеологическому вдохновителю. «Мы бы спасали Россию даже посредством православия, если бы это стало неизбежно!» – объяснил он.
Сегодня это звучит невероятно. Но только для тех, кто не осознает тяжести ударов, которые наносились русскому народу, для тех, кто не понимает, что каждое человеческое общество в какой-то данный момент принимает и развивает те идеи, которые лучше всего подходят для поддержания и расширения условий его существования. Генерал Корнеев был не глуп, глубоко предан советской системе и коммунизму. Для людей, подобных мне, выросших вместе с революционным движением, которым пришлось вести борьбу за выживание, настаивая на идеологической чистоте, предположения Корнеева казались абсурдными. Тем не менее я совсем не был изумлен – настолько широко распространенным стал русский патриотизм, если не сказать национализм, – когда епископ Умани поднял тост за Сталина как за «объединителя советских земель». Сталин интуитивно понимал, что его правительство и его система не выстоят под ударами германской армии, если только они не будут опираться на поддержку вековых устремлений и духа русского народа.
Секретарь Уманьского совета задыхался от горьких чувств, когда епископ искусно и рассудительно подчеркивал роль церкви, и даже еще больше из-за пассивной позиции народа. Партизанский отряд, которым он командовал, был настолько численно слаб, что ему едва удавалось справляться с украинской жандармерией, которая работала на немцев.
Да, действительно, было невозможно скрыть пассивное отношение украинцев к войне и к советским победам. Народ пребывал хмур, молчалив и не обращал на нас никакого внимания. Хотя офицеры, с которыми мы контактировали, прикрывали или приукрашивали поведение украинцев, наш русский шофер поминал их мать, потому что сами украинцы воевали не лучшим образом, а теперь русским приходилось освобождать их.
На следующий день по весенней украинской грязи мы отправились по стопам победоносной Красной армии. Разрушенное, искореженное германское снаряжение, которое нам так часто попадалось, дополняло картину искусства и мощи Красной армии, но больше всего нас восхищали крепость духа и самоотверженность русского солдата, который выносил долгие дни и недели по пояс в грязи, без хлеба и сна, под ураганом огня и стали в ходе бешеных атак немцев.
Если бы я отбросил предубежденный, догматический и романтический энтузиазм, я бы сегодня, как и тогда, высоко оценил качества Красной армии и в особенности ее русского ядра. Верно, что советские командирские кадры, солдаты и даже в большей мере младшие офицеры получают одностороннее политическое образование, но во всех остальных отношениях они развивают инициативу вместе с широтой культуры. Дисциплина жесткая и беспрекословная, но не безрассудная; она отвечает главным целям и задачам. Советские офицеры – не только очень умелы в профессиональном смысле, но составляют наиболее талантливую и смелую часть советской интеллигенции. Хотя им относительно хорошо платят, они не составляют касту саму по себе, и хотя от них не требуется особо хорошего знания марксистской доктрины, от них тем не менее ожидают, что они будут храбрыми и не отступят. Так, например, командный центр командующего корпусом в Яси находился в трех километрах от немецких позиций. Сталин проводил огульные чистки, особенно в высших командных эшелонах, но они имели меньшие последствия, чем иногда полагают, потому что он в то же время без колебаний выдвигал людей более молодых и талантливых; каждый офицер, который был предан ему и его целям, знал, что его амбиции получат поддержку. Быстрота и решимость, с которыми он проводил преобразования высшего командования в разгар войны, подтверждали его приспособляемость и желание открыть карьеры талантливым людям. Он действовал одновременно в двух направлениях: ввел в армии абсолютное повиновение правительству, партии и ему лично и не жалел ничего для достижения боевой готовности, улучшения условий жизни армии и быстрого продвижения лучших людей.
