Ион Деген - Война никогда не кончается (Рассказы, документальная проза, стихи)
Казалось бы, что могло быть хуже моего положения? Но когда Саша рассказал о беседе в политотделе полка, я понял, что худшему нет предела. Саша зачислен в духовную семинарию. Это не только приказ командования, но и партийное поручение.
Я повалился на койку от хохота, представив себе Сашу в облачении священника. Но убитый вид друга быстро заставил меня перестать смеяться.
Вскоре я получил отпуск и сбежал в медицинский институт. Еще через несколько месяцев я без труда демобилизовался, воспользовавшись всеобщей неразберихой и очень удобной ситуацией, когда правая рука не знает, что делает левая.
В Сашином случае руки знали свое дело отлично и держали раба Божьего цепко вплоть до окончания им семинарии, а затем - духовной академии.
Сашины письма, сперва примитивно-солдатские, постепенно становились все более отшлифованными, а через несколько лет стали образцом эпистолярного жанра. Но и в начале и потом они состояли наполовину из ерничания, а на другую половину - из цинизма, все еще коробившего меня. Переписка тлела несколько лет, а затем угасла. Новые друзья. Новые интересы.
Нередко мы смотрели на фотографию Саши в альбоме на странице военных лет. Юный офицер в новенькой гимнастерке с парадными погонами, портупея. Но форма ничего не могла прибавить к насмешливо прищуренным воровским глазам, большому красивому носу, казацкому чубу, нависающему над правым глазом, а главное - к впечатлению неповторимости, исключительности, необычности.
В январе 1965 года я привез в Москву диссертацию. Дела были завершены. Ощущение удивительной легкости и раскованности подхватило меня, когда я вышел из ворот Центрального института травматологии и ортопедии. С портфелем, вмещавшем зубную щетку и пустоту на месте сданных экземпляров диссертации, я сел в троллейбус, даже не обратив внимания на номер.
Случилось так, что вместо станции метро "Войковская" я почему-то оказался возле станции "Сокол".
Почти двадцать лет назад я плелся здесь на костылях к своей казарме. Все было пустынно, необитаемо. И станция "Сокол" была конечной. Сейчас ее окружал массив огромных зданий. Город разросся неимоверно.
Я разглядывал незнакомый пейзаж, и наледь под колесами отъезжавших троллейбусов, и снег, искрившийся под январским солнцем. Я вспоминал август 1945 года, полк, Сашу под домашним арестом. Снег искрился, как письма из духовной академии.
Вместо троллейбуса к остановке мягко подкатил черный "ЗИЛ". Милиционер уже собирался поднести к губам свисток. Но, увидев марку автомобиля, сделал вид, что не заметил нарушения и охотно стал отвечать обратившейся к нему старушке.
Выскочил щофер и открыл правую заднюю дверь лимузина. И милиционер, и зеваки, и я в их числе с любопытством смотрели на величественно вышедшего красавца-священника в темно-лиловой бархатной скуфие, в серо-лиловой рясе, сидевшей на священнике, как парадный китель на кадровом строевом офицере, с крестом такой красоты на груди, что от него трудно было оторвать взгляд.
Признаться, я совсем растерялся, когда священослужитель вдруг обнял меня и прижался к моему лицу золотисто-каштановой бородой.
- Хер моржовый, - прошептал он мне на ухо, - нельзя забывать друзей.
- Сашка!!!
- Научись говорить в полголоса. Ты ведь не в танке. Обывателю вовсе не необходимо знать мое мирское имя.
Мы стояли окруженные толпой любопытных. Троллейбус подошел и покорно остановился за лимузином. Саша отдал мой портфель шоферу, взял меня под руку и, одаряя землю своими шагами, направился к переходу.
- Здесь мы расстались. Здесь мы невероятным образом встретились. Погуляем немного по Песчанке и поедем выпить за встречу.
За несколько минут я успел рассказать ему все о себе, о причине приезда в Москву и даже, надеясь, что это может быть ему приятно, о том, как, заинтересовавшись историей моего народа, прочитал Библию, затем стал перечитывать ее и наконец понял, что Пятикнижие могло быть только творением Всевышнего.
Саша рассмеялся, стараясь не нарушить благообразия, излучаемого не только его лицом, но всем обликом.
- Ерунда. Всевышний и моя святость - одного поля ягоды.
Саша стал рассказывать о себе. Мы медленно шли вдоль незнакомых мне домов по направлению к старым казармам. Лимузин бесшумно катил за нами.
- Благословен будь этот мудак-полковник из политотдела, который загнал меня в семинарию. Я катаюсь, как сыр в масле. Я с удовольствием маневрирую между интригами и столкновениями противоречивых интересов, что помогло мне взобраться довольно высоко. Мне сорок один год. Я самый молодой, невероятно молодой в своем ранге. До вершины мне осталось подняться всего лишь на две ступени. И будь уверен, я поднимусь.
Яркое морозное солнце. Пушистые шапки снега на ветвях деревьев. Шумные стайки детей, скользящих на наледях между домами. Малыши на саночках. Женщины, вожделенно поглядывающие на Александра. Я улыбнулся. Я подумал о том, что коровы во время течки чуют мускусного быка на расстоянии нескольких километров. Интересно, на каком расстоянии самки чуют Сашу? Он шел, смиренно опустив долу тяжелые ресницы, и время от времени прерывал нашу беседу едва слышым
- Этой я бы отдался. Эту я бы трахнул.
- Как ты Бога не боишься, блядун неисправимый?
Саша растянул в улыбку красивый рот, окаймленный золотисто-каштановыми усами и бородой с редкими платиновыми нитями.
- Парадокс. Прошло двадцать лет, а мы остались неизменными. Разве что твое капуцинство действительно привело тебя к Богу. Впрочем, этому есть другое объяснение. Ты ученый. Докапываясь до сущности вещей, ты приходишь к агностицизму. Здесь бы тебе остановиться и стать подобно мне блядуном и эпикурейцем. Ан нет. Бог тебе нужен. Ну и живи с Богом. Нет, брат, мне мирские блага нужны. Ты вот глаз не отводишь от креста. Есть у тебя вкус. Ты не ошибся. Это раритет. Музейная ценность. Дома у меня ты увидишь иконы ахнешь. В Третьяковке и в Русском музее нет подобных. Для меня это не культ, а предмет искусства и капитал. Вот так-то, брат. Кстати, где ты остановился?
- В гостинице "Алтай", на выставке.
- Ну, брат, это не по чину. Останешься у меня, в Загорске. И машина в твоем распоряжении.
Я поблагодарил Сашу и объяснил, что сегодня ночью должен вернуться домой.
Мы сели в автомобиль.
- К Мартынычу, - незнакомым голосом хозяин приказал шоферу. Увидев, как изумил меня интерьер автомобиля, Саша улыбнулся:
- Что, слегка удобнее, чем в тридцатьчетверке? А ты говоришь Всевышний. Как это у твоего любимого Гейне? "Мы хотим на земле счастливыми быть... а небо оставим ангелам и воробьям".
Недалеко от площади Свердлова автомобиль подплыл к тротуару. Я уже прикоснулся к дверной ручке, но Саша одернул меня. Сиди, мол. И я подождал, пока шофер отворил дверь, каждой клеткой своего тела ощущая стыд и неудобство.
