Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой - Радько Наталья Ефимовна

Меня любила красивая, очень-очень талантливая женщина. Я изображал перед ней плейбоя, золотую молодежь, хиппи и удачника, я таскал книги в букинистический, чтобы ввести ее в заблуждение, брал в долг у Чучи и клянчил у родителей. Я таки вводил ее в заблуждение — чуть-чуть. Это потом я ввел ее в большое роковое заблуждение. Меня любила красивая, веселая, очень-очень талантливая женщина, но и это чепуха — меня любила настоящая и такая чистая женщина, каких я более не встречал. Вот что я знал: такую, как она, нельзя даже предположить, ее не придумают даже сто лучших поэтов. Она была слишком хороша для этой жизни, но тогда это меня не пугало. Я думал, что Бог снизошел, пожалел меня за все неудачи и наградил за страдания. Всю свою предыдущую жизнь, которую я представлял Леночке цепью сплошных нелепостей, сам я полагал ужасом и горем. Теперь я не чувствовал себя неудачником, а со временем привык к счастью. Я опять решил, что все самое лучшее — мне. Когда я сообразил, что она не просто очень-очень талантливая, а гениальная актриса, было поздно — я уже вовсю надеялся на нашу счастливую звезду. Если честно, я ставил нашу любовь выше ее и моей гениальности. «Гениальность, Леночка, это так просто, только не надо ждать аплодисментов, ты их любишь — получай, но чуть-чуть. Я же требую за свою гениальность много — пусть жлобы оплатят краски и блины с икрой. А очень много аплодисментов и теплоходов с устрицами — наглым посредственностям. Громким и безликим тварям. За гениальность можно пулю схлопотать». — «Ты что, трус?» — «Нет, я клоун». — «Ты ханжа и никакой не гений». Иногда мне нравилось, как она распекала меня за бездарность. Наверное, потому, что, удостоившись похвалы, я был счастлив, как ребенок. А детское счастье долгое-долгое».

Возраст его счастья — двенадцать с лишним лет. Действительно, детское счастье, упавшее в руки взрослого, разочарованного, уставшего от самого себя человека. Оно точно было. Почему же оно так рано закончилось? Почему закончилось столь ужасно? Сергей ищет ответ в этой загадочной области ее большого таланта. Он произносит слово «гениальность», и над этим стоит задуматься, потому что ему многое известно об искусстве и жизни. В размышлениях, приведенных выше, он не идет по ступеням своей вины, как обычно. Это всего лишь догадка. Он вел себя со своим счастьем слишком безмятежно. Все распределил, как ребенок в песочнице: им на двоих — вечная любовь, ей за гениальность — чуть-чуть аплодисментов, ему — немного денег на краски и блины с икрой. Но никто не знает, как высоко уносит актрису ветерок, поднятый занавесом. Как больно ей падать с этой высоты. Она была более прямолинейна, чем он. Она хотела очень много аплодисментов, море аплодисментов, тех, которые он щедро уступал «наглым посредственностям». Или то самое «чуть», о котором он говорил, но при выносе гроба из театра. Под белой вуалью, в черном платке.

В ее жизни были три года настоящего мирового признания. Питер Штайн пригласил Елену Майорову на роль богини Афины в спектакле «Орестея». Они ездили со спектаклем по разным странам, и Лена, наконец, читала в газетах настоящие восторженные рецензии. До этого только Шерстюк, стесняясь, с несерьезной улыбкой мог пробормотать, что она настоящая богиня. Сейчас это увидели все. В этом спектакле много блестящих исполнителей. Но рецензенты выделяли необычную, яркую, голливудскую красоту именно Майоровой.

Многие были против утверждения Елены на роль Глафиры в фильме «На ножах». Якобы она недостаточна красива. Но режиссер Александр Орлов вызвал ее на пробы, и на просмотре все ахнули: так неожиданно, почти страшно красива она была. Ее любила камера, ее обожала сцена. Какой прекрасной и страстной была ее Сара в «Иванове». Амплуа героини-красавицы не закрепилось за ней, потому что она могла больше, чем просто красивая актриса. Она могла быть некрасивой, карикатурной, как в «Мелком бесе». Страшной. Смешной. Не очень молодой. Она не из тех, кто требует от режиссера вырезать кадры, на которых слишком видны морщины. И все-таки очень жаль, что она практически не играла красивых женщин в кино. Возможно, это нелепое предположение, но, может, она относилась бы к себе не так беспощадно, если бы чаще видела себя красавицей на экране? Как Афина. А если бы она сыграла хоть двух счастливых женщин? Не сыграла бы. Красота, талант, ум, темперамент не входят в формулу счастья. Счастье вообще не является предметом рассмотрения искусства. Искусство существует, чтобы будить от тупой спячки человеческие души. Оно заставляет обывателя лить слезы, страдать, бояться чужой крови и смерти. Кого-то из актеров научили выполнять свою миссию на одной технике — без внутренней страсти, сострадания и отчаяния? Значит, им повезло больше, чем Елене Майоровой. По сути, она не играла, она проживала горькие, драматические судьбы. А насчет техники, одного профессионализма — это вообще блеф. Включите телевизор, посмотрите очередной фильм, сделанный по рецепту пирога «Гость на порог», и вы поймете, сколько мусора можно смонтировать на час экранного времени. У Майоровой во время спектакля или съемок кровь закипала, нервы были натянуты до того, что рвались после, ее несчастные героини тянули на дно, как утопающие. Самое ужасное заключается в том, что актерским профессионализмом является именно это. Просто в Голливуде, к примеру, когда актер доводит себя до изнеможения, проваливается в депрессию, теряет силы настолько, что не может вернуться в свою жизнь, армия профессиональных спасателей начинает его вытаскивать. Вновь превращать в национального идола. Лена, как и другие наши актеры, существовала в другой ситуации. Когда у нее от неизбывности сыгранного горя умирало сердце, кто-то мог сбегать за водкой. В лучшем случае ее, сбитую усталостью, бессилием, подводившим все чаще здоровьем, которое всегда было слабым, выбитую из действительности дозой спиртного, просто привозили домой и сваливали на руки Шерстюку. Он укрывал ее одеялом и шел писать дневник о необыкновенной женщине, которую любит.

(УКРАДЕННАЯ КНИГА)

20 февраля.

«Ты идешь мне навстречу и улыбаешься. Ты очень точно ступаешь, но совсем легко, руки твои заняты сумками. Когда ты идешь впереди, я смотрю на твои плечи, шею, на твои ягодицы, локти — не важно на что, — и всякий раз — в сотый, тысячный — думаю: ничего не видел красивей. Бог с ним, кому-то, может быть, что-то другое красивей, а вот мне недостаточно самого этого слова. «Красивей», думаю я, ерунда, есть же еще какое-то слово, от которого сжимается сердце, «родней», но с этим так тяжело идти за тобой, нужно еще какое-то слово, метафора, какое-то ощущение, чтобы идти просто смотреть. И вдруг — не часто — спина твоя опускается, голова склоняется к земле, ты смотришь под ноги, и шаги твои замедляются — самое красивое тело на земле сникло… Ох, как мне жаль тебя, Леночка, как жаль себя! Мы ничего-ничего не должны были знать о смерти».

Как жаль ее, как жаль его в ту минуту, когда он в последний раз на земле трогает под покрывалом на кладбище ее ноги. Он ведь хотел одного: идти за ней след вслед. Кто знал, что таким крутым окажется этот маршрут. Что таким коварным способом настигнет их обоих эта проклятая слава. Она не к ней шла горящим факелом. Она, нравственно чистая, страстная и гордая, так уходила из мира, не согретого счастьем.

ГЛАВА 6

Елена Владимировна Майорова, заслуженная артистка РСФСР, лауреат приза за лучшую женскую роль в фильме «Скорый поезд» на кинофестивале «Созвездие-89», родилась 30 мая 1958 года в Южно-Сахалинске. Мама, Лидия Васильевна, всю жизнь работала на мясокомбинате, папа, Владимир Афанасьевич, на автобазе. Но в свободное время отец Елены Майоровой пел в Сахалинском народном хоре и был очень артистичным человеком. Вероятно, именно его пример положил начало детской мечте. Близкие вспоминают, как маленькая Лена прыгала на кровати и звонко кричала: «Я буду артисткой!» Позже у мечты появятся детали: Лена хотела сниматься в кино, играть в театре и жить недалеко от Кремля. Это все получилось. Не так быстро и просто, но чисто, честно, на одной справедливости, таланте и редкой трудоспособности. Звонков по ее поводу точно никто не издавал. Вскоре после смерти Елены Майоровой в одну из редакций пришло письмо от пенсионерки из Мариуполя Людмилы Дмитриевны Пашковой. Когда-то, в начале 70-х, она преподавала в школе, где училась Елена Майорова. «Дело в том, что я учила Лену, преподавала литературу в 8–9 классах. И помню ее тоненькой, еще невысокой девочкой-подростком из простой рабочей семьи, жившей на окраине Южно-Сахалинска… Лена оказалась у меня единственной, чьи сочинения, доклады, детские стихи я берегу с 1974 года. Потом, когда уехала с Сахалина, наблюдала со стороны, как входила во взрослую жизнь моя отличница. Это письмо для меня, как внутренняя потребность, плач души по человеку, которого знала 25 лет…» Корреспонденты встретились с ней, и она действительно показала старые школьные тетрадки и листочки с детскими стихами необычной девочки. Такой, чьи детские работы учительница будет четверть века хранить, перевозить с собой из одного города в другой. Людмила Дмитриевна попросила передать эти тетради мужу актрисы, художнику Сергею Шерстюку. Когда Сергей прочитал интервью с учительницей, он сказал, что очень многое слышал от Лены. Эти тетрадки в клеточку связали общими воспоминаниями учительницу, знавшую Елену Майорову трогательной угловатой девочкой, и художника, любившего прекрасную, очень ранимую женщину.