Леонид Красин. Красный лорд - Эрлихман Вадим Викторович
Глава 2. Его университеты
Когда семнадцатилетний Леонид Красин прибыл в столицу Российской империи, он даже не думал об участии в революционном движении, мечтая о научном или техническом поприще. Позже он вспоминал: «В сущности говоря, все мы из средней школы вышли политически совершенно нейтральными юношами, с устремлением больше в сторону химии, технологии и других прикладных наук». Примером для него был земляк Дмитрий Менделеев, который в это время деятельно участвовал в создании первого в Сибири Томского университета (откройся он годом раньше, Красин вполне мог бы поступить туда). Экономика России в те годы бурно развивалась, ей требовались технические кадры, и спрос на выпускников Технологического института был очень высок. К концу 1880-х годов он стал вторым по величине институтом империи, уступая только Рижскому политехническому. В годы реформ его возглавлял видный ученый-механик И. А. Вышнеградский, ставший позже министром финансов, а в 1879 году его сменил химик Н. П. Ильин — возможно, это было для Красина дополнительным аргументом для поступления именно на химический факультет.
Поначалу в институте ему не очень понравилось: «С сожалением вспоминал о более просторных, светлых и богаче оборудованных лабораториях захолустного сибирского городка, по сравнению с большими, запущенными и неприветливыми конюшнями-лабораториями тогдашнего Технологического института, с формалистами-лаборантами и никогда не имевшими свободного времени для беседы со студентами профессорами». Привыкнув к сибирской открытости, он не принимал питерской холодности, официальности отношений, дистанции между преподавателями и студентами. Но довольно скоро оценил преимущества учебы у лучших научно-технических специалистов и вообще жизни в столице, где к его услугам были не только библиотеки и музеи, но и всевозможные развлечения.
На последние ему, впрочем, приходилось смотреть со стороны из-за постоянных проблем с деньгами. Герман, поступивший в тот же институт годом позже, вспоминал: «С деньгами приходилось быть очень начеку, так как никаких прямых доходов не было, стипендии же получались в зависимости от успехов и от обстоятельств, а последние <…> были подчас чрезвычайно осложненными. Старики наши, — впрочем, тогда еще молодые, — жили в Иркутске с тремя малыми детьми, сами сильно нуждались и, несмотря на убедительные наши просьбы о нас не беспокоиться, изредка все-таки присылали нам небольшие суммы. Сами мы были крепкими ребятами, умели держать себя в руках и умели использовать свою рабочую силу, добывая себе разного рода работу, благодаря чему в общем более или менее удовлетворительно „держались на поверхности земли“, лишь изредка впадая в состояние более острой нужды».
Братья по-прежнему регулярно писали родным, сообщая им последние новости: «Гера получил урок 18 р. в месяц — пальто ему сошьем». Где-то удавалось заработать пять рублей, где-то семь, и так всё время — уже на четвертом курсе Леонид признавался: «Ищу чертежную работу, пока есть еще свободное время». При этом они успевали читать книги, посещать спектакли и художественные выставки, а потом важным тоном просвещали родных — например, о том, кто такие передвижники, и о том, что они, оказывается, уже не задают тон, а появились какие-то модернисты. В далеком Иркутске об этом ничего не слыхали.
Студентам-провинциалам часто оказывали помощь их земляки, объединенные в землячества или «товарищества взаимопомощи». Сибиряки не были исключением, но их в то время в Технологическом было еще немного: Герман пишет, что его брат поступил в институт с «вторым эшелоном» тюменцев. На первом году обучения Леонид общался в основном с ними (это были 5–6 человек), а с одним из земляков — кто это был, осталось неизвестным — вместе снимал квартиру на Забалканском (ныне Московском) проспекте недалеко от института; после приезда Германа братья поселились вместе. Они часто бывали у кузена Карпова, общаясь с его гостями — молодыми разночинцами. Еще чаще навещали товарищей из землячества, вместе готовились к занятиям, читали учебники и прочую литературу, которую, как и продукты, обычно покупали в складчину. Среди книг попадались и нелегальные, которые тогда широко распространялись по столице и другим крупным городам. Но в те первые годы братья, как и другие сибиряки, еще чуждались политики, отдавая все силы учебе.
Т. О’Коннор пишет: «Программа и методика обучения в Технологическом институте способствовали возникновению студенческих кружков и обществ. <…> И программа, и методика обучения были ориентированы скорее на коллективные, а не на индивидуальные занятия студентов. В результате товарищеская взаимовыручка и политическое сознание достигли в институте необычайно высокого уровня, да и сама его структура создала ему репутацию одного из оплотов академических свобод в Санкт-Петербурге».
Правда, уже в 1887 году права студентов Технологического были сильно урезаны; в институте ввели институт инспекторов (педелей), бдительно следивших за учебой и поведением студентов. То же происходило тогда во всех российских вузах: новый закон о высшем образовании, принятый в 1884 году, ограничивал университетскую автономию и подчинял вузы Министерству народного просвещения — оплоту консерваторов. Правила для студентов 1885 года запрещали создание независимых от начальства студенческих обществ, а после покушения на Александра III 1 марта 1887-го от всех поступающих потребовали предоставлять сертификат о благонадежности, заверенный в полиции. В сравнении с идеологическим контролем советских лет эти меры кажутся не такими уж строгими, но тогда ими бурно возмущались как студенты, так и преподаватели. Менделеев, например, в 1890-м покинул Санкт-Петербургский университет, когда министр просвещения И. Делянов отказался принять петицию студентов, недовольных ущемлением их прав.
Столовая Технологического института
Протесты студентов понемногу разжигали огонь революционного движения, почти задавленный репрессиями власти. Главную роль в нем, как и прежде, играли народники, перешедшие от террора к пропаганде, но на сцену уже выходили их соперники — марксисты. В 1872 году вышел русский перевод первого тома «Капитала», который среди прочего изучался в студенческих кружках. В 1883-м уехавший за границу молодой революционер Г. Плеханов создал на идейной базе марксизма революционную группу «Освобождение труда», листовки которой тоже входили в круг чтения студентов вместе со статьями народников, философскими трактатами, запрещенным романом Чернышевского «Что делать?» и стихами Некрасова. В неокрепших юных головах варился бульон из самых разных, нередко противоречивших друг другу теорий и идей. К нему примешивались честолюбие, борьба за лидерство, муки первой любви и прочие достоевские страсти «русских мальчиков» и девочек.
В этой обстановке Красин на рубеже 1888 и 1889 годов впервые оторвался от учебы и включился в бурную студенческую жизнь. Яркий портрет его в то время оставил Г. Соломон, посетивший с сестрой Верой одну из вечеринок, где собирались студенты разных вузов. Он пишет: «В комнате, по обыкновению зло накуренной, пахло пивом и вообще напитками. В соседней, меньшей комнате визжала гармошка, и под звуки ее часть молодежи плясала „русскую“. Когда мы вошли, плясали двое — какой-то юноша с длинными по тогдашней „нигилистической“ моде, слегка вьющимися волосами, в красной рубашке. Его партнершей была какая-то бесцветная курсистка. Юноша лихо и ловко отплясывал „казачка“, с чисто русской удалью и грацией выделывая самые замысловатые па. Стройный, высокого роста темный шатен с прекрасными карими глазами, он плясал с неподдельным увлечением, импровизируя всяческие выкрутасы; вдруг садился на пол, хлопал ладонями по полу, затем вскакивал, словно на пружинах, и вприсядку пускался вдогонку за своей дамой. Он был весь огонь и стремление. Все не танцовавшие окружали плотным кольцом эту пару, всячески подзадоривая плясавших — особенно юношу, хлопали в ладони и подкрикивали:
