Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста - Сэндс Филипп
Я чувствовал, что привязанность к Отто казалась Хорсту продолжением его любви к Шарлотте и Йозефу: «Я не могу сказать, что любил отца, зато я люблю деда» (чей портрет висел над кроватью). Присутствовало здесь и кое-что другое: любовь к родителю как долг. «Я ответственен перед ним, я должен разобраться в том, что произошло на самом деле, рассказать правду, сделать для него все, что в моих силах». Несколько раз Хорст поминал четвертую заповедь в переводе Мартина Бубера — «чти твоих отца и мать». Ему хотелось сосредоточиться на позитиве, а не только осуждать. Происходили страшные вещи, но ответственность за них несли другие: власти Генерал-губернаторства, СС, Гиммлер. Только в этом смысле Отто нес косвенную ответственность, но и такое признание Хорст произнес с дрожью в голосе, со слезами на глазах.
Во второе посещение я услышал о бумагах Шарлотты несколько больше, но все равно немного. Хорст впервые заговорил о смерти Отто в Риме. Это произошло летом 1949 года, внезапно, сказал он. Подробностей не было. В последующие недели Хорст часто мне писал. Он не подвергал сомнению честность моего подхода и признавал, что его отец «играл ведущую роль в устрашающем механизме, вызвавшем столько смертей и несчастий» [98], но беспокоился о последствиях, к которым может привести моя статья. Слишком много вокруг «фанатиков», мечтающих отомстить нацистским преступникам и их потомкам. «Уверен, что вы никогда ни в чем не обвините меня», — продолжал он; он надеялся, что я в конце концом осознаю реальность «ситуации» его отца и его честность как человека, делавшего максимум возможного при чрезвычайных обстоятельствах.
Хорст тоже был адвокатом. Он предлагал мне ознакомиться с отрывками из воспоминаний Людвига Лозакера, одного из отцовских коллег по Лембергу, в английским переводе: в них Отто был представлен в благоприятном свете [99]. Не навестить ли нам вдову герра Лозакера? Статья известного историка в «Цайт» двадцатилетней давности предлагала иной угол зрения. В ней Лозакер представал известным антисемитом, «центральной фигурой в истреблении евреев в дистрикте Галиция» [100].
В очередном письме — написанном, как он отмечал, в день рождения Гитлера, — Хорст предлагал другую теорию невиновности. Власть в Генерал-губернаторстве была разделена между гражданским губернатором Гансом Франком и СС: Генрихом Гиммлером и его подручными. Две параллельные власти с разделением ответственности. Отто не нес ответственности за маниакальные действия эсэсовцев. Главным преступником в Лемберге был, объяснял Хорст, обергруппенфюрер СС Фриц Кацман, главарь местного СС [101]. Да, его отец знал об ужасах, включая «лагеря смерти», и это знание порождало «колоссальное давление», но он никогда не бывал в «лагерях смерти». Потому что, как однажды сказала сыну Шарлотта, отец был бессилен что-либо сделать, кому-либо помочь.
Работая над статьей о Хорсте, я посетил министерство юстиции США в Вашингтоне. В ответ на мой запрос, какими материалами об Отто они располагают, мне предоставили три документа о его участии в тех событиях. В двух, относящихся к 1942 году, речь шла о переселении евреев и использовании их труда, причем под одним стояла его подпись. Третий документ — письмо от 25 августа 1942 года — указывал на желание Отто сохранить пост в оккупированной Польше, продолжить там свою карьеру и не возвращаться к кабинетной работе в Вене [102]. Я показал все три документа Хорсту. Да, сказал он, это касается «печальных ограничительных» мер, принятых в Лемберге против евреев, но поскольку в них не говорится прямо об «устранении» или убийствах, их нельзя считать доказательствами виновности его отца. Он упомянул еще одно письмо — Шарлотте, написанное Отто 16 августа 1942 года и доказывающее, что на него нельзя возлагать ответственность. Обещая переслать мне это письмо, Хорст предупредил: Отто знал, что письма просматриваются в СС, поэтому писал с осторожностью.
В мае 2013-го в «Файненшл Таймс» появилась моя статья о Хорсте. Она называлась «Мой отец, хороший нацист» и сопровождалась большим портретом Хорста в пальто и красной шапочке, восседающего в кресле в большом зале [103].
Реакция на статью была разной. Австрийский посол в Лондоне утверждал, что отказ Хорста заклеймить отца не отражает доминирующие в Австрии взгляды [104]. Другие приветствовали смелость Хорста, сыновье стремление отыскать в отце хорошее. Один читатель назвал позицию Хорста «отчасти благородной», отражающей, на взгляд этого читателя, сыновью любовь к отцу.
Самому Хорсту статья не понравилась. Мне он этого не сказал, зато на сайте газеты написал: «Мне ваша статья не нравится» [105]. По его мнению, я многое опустил, например то уважение, с которым к нему отнеслись многие в сегодняшнем Львове: поляки, украинцы, евреи. На взгляд Жаклин, в статье он выведен безумцем, не желающим видеть очевидных фактов. Тем не менее, писал в завершение Хорст, он вспоминает наше общение как вполне уравновешенное и откровенное.
Я счел наши отношения исчерпанными, но нет, Хорст продолжал делиться со мной чужими отзывами. Его племянник Отто посчитал, что, давая интервью, дядя проявил эгоизм — не подумал о последствиях для него, австрийского юриста, сотрудника нью-йоркской юридической фирмы, имеющего много коллег-евреев. «Не могли бы вы с ним поговорить? — писал мне Хорст. — Заниматься историей отца — мое законное право. Доживи он до холодной войны, мог бы стать ключевой фигурой на Западе».
С течением времени разочарование Хорста улеглось. «Ваши усилия мне уже существенно помогли», — писал он через несколько месяцев после появления статьи. Он понял и принял мою позицию, некоторые писали ему о своем одобрении прочитанного, он назвал это «волнами признательности», способными помочь в реставрации замка. Он также писал о своем желании быть позитивным, «понять прошлое, как и почему происходили события».
При этом Хорст не оставлял усилий убедить меня в правильности своей оценки отца, в благородстве отцовской натуры, в том, что отец не был замешан в чем-либо, что могло повлечь уголовное преследование. К этому времени наше знакомство длилось уже почти два года, и я полагал, что наша переписка скоро истощится, а потом и вовсе заглохнет. Но я ошибался. Семя упало в плодородную почву, наши отношения приобрели новое направление, питаемые неиссякаемым потоком информации и неожиданными подробностями.
6. 1933, Вена
Вскоре после женитьбы Отто его «истинный характер» подвергся серьезному испытанию. 30 января 1933 года произошел Machtergreifung — захват власти нацистами, Адольф Гитлер стал канцлером Германии. Это изменило статус нацистской партии в Австрии, где в общественном мнении по отношению к событиям в Третьем рейхе произошел глубокий раскол [106]. Епископ Павликовский, высказывавший несогласие с нацистской доктриной, распространил написанное его коллегой пастырское послание, в котором отвергались нацистские расовые взгляды как «совершенно несовместимые с христианством» [107]. Издевательства, ненависть, преследование евреев на основании происхождения — все это в письме клеймилось как бесчеловечность и вызов христианству. Однако, говорилось далее в письме, каждый стойкий христианин обязан бороться с пагубным влиянием «еврейского интернационального мирового духа», воплощенного теми, кто не приемлет Господа, проповедует «капитализм без конца и края», а также социализм и коммунизм — предтечи большевизма.
