Петр Люкимсон - Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера
– Что тебе, парень? – спросил он.
Мне понравилось, что он назвал меня парнем. Это был знак, что я уже почти взрослый.
– Я хочу вернуть книгу, которую взял брат, – ответил я.
Библиотекарь протянул руку и взял у меня книгу. Затем заглянул внутрь и наморщил лоб.
– Исраэль-Иешуа Зингер – это твой брат?
– Да, мой старший брат, – ответил я.
– Что с ним случилось? Он взял эту книгу больше года назад, а книгу нельзя держать у себя больше месяца. За это время набежал большой штраф, он съел весь оставленный им задаток…
– Брат в армии, – сказал я, и сам пришел в ужас от собственного вранья…
– Где он, на войне?
– Да, на войне.
– И у вас нет от него никаких известий?
– Ни словечка.
Библиотекарь помрачнел.
– Что они от нас хотят, эти фараоны? Почему им так нужны невинные жертвы для устраиваемых ими кровавых войн?
Он говорил как будто с самим собой, а затем снова обратился ко мне:
– Твой брат – очень талантливый молодой человек. Он отлично пишет, да и рисует хорошо. Талант. Талант от рождения! Ну, а ты, как я вижу, конечно же, учишься в бейт-мидраше[18], а?!
– Да, я учусь. Но я хочу знать обо всем, что происходит в мире, – ответил я, чувствуя, как мои губы сами, без меня, произносят эти слова.
– О! И что же ты хочешь знать?
– Физику, географию, философию, все на свете…
– Что значит все на свете? Нет человека, который бы знал все на свете.
– Я хочу знать тайну жизни, – сказал я, и сразу же устыдился собственных слов. – Мне хотелось бы прочитать книгу по философии.
Библиотекарь наклонился.
– Какую книгу? На каком языке?
– На идиш. Но я читаю и на иврите.
– Ты имеешь в виду святой язык?
– Мой брат читал «Ха-Цфира»[19], и я читал ее тоже.
– И твой отец разрешает тебе читать такую еретическую газету?
– Он не видит меня, когда я ее читаю.
Библиотекарь закашлялся.
– У меня есть кое-что о философии на идиш, но мальчик в твоем возрасте должен изучать какую-нибудь профессию, а не философию. Чтение это будет для тебя трудновато, и вдобавок от него не будет никакого проку.
– Я хочу знать, что говорят философы о том, почему в мире так много страданий и как его исправить.
– Философы и сами этого не знают. Ладно, подожди…
Он начал искать между полками и даже залез на лесенку. Когда он слез, в его руках было две книги, и он показал их мне. Одна была на идиш, другая – на иврите.
– У меня есть кое-что для тебя, – сказал он. – Но если эти книги увидит твой отец, он порвет их.
– Папа их не увидит. Я их хорошо спрячу.
– Клиент нашей библиотеки должен оставить задаток и заплатить за чтение книги за месяц вперед. Но у тебя в кармане, как я вижу, нет ни гроша. Ладно, заплатишь как-нибудь в следующий раз. Береги книгу. Если ты сдашь ее вовремя и в хорошем состоянии, я найду тебе еще кое-что. Когда мальчик хочет узнать тайну жизни, ему надо помочь.
Он улыбнулся и что-то записал на карточке. Я с трудом удержался, чтобы не поцеловать ему руку…»
Книга на идиш, представлявшая краткую историю философии, была прочитана Иче-Герцем в тот же день.
Ничего, кроме разочарования, она ему не принесла. Имена некоторых великих философов, таких, как Аристотель, Демокрит, Платон и др., учения которых излагались в этой книге, были ему уже знакомы по трудам Рамбама и прочих и никакого интереса у него не вызвали. Но, самое главное, ему показалось, что, когда дело доходит до главных вопросов, большинство философов предпочитает просто жонглировать мудреными терминами, а не отвечать на них. Таким образом, книга пополнила его познания в философской терминологии, но не более того. Единственная ее глава, которая действительно произвела на него впечатление, была посвящена философии Спинозы. Сама идея пантеизма была для него не нова – ее выдвигали и каббалисты, и многие еврейские философы, начиная с основателя хасидизма Бааль-Шем-Това. Но мысль Спинозы о том, что Богу нет никакого дела до людей, до их судеб, до человеческой истории, поразила его, так как открыто вступала в противоречие с главными постулатами Торы.
Стоит заметить, что если в начале ХХ века на европейскую интеллигенцию философия Спинозы уже не производила особого впечатления, так как ее умами в тот период уже властно овладевало новое поколение философов, то влияние Спинозы на еврейскую молодежь все еще было огромно – в первую очередь, благодаря его критике Писания, на котором эта молодежь выросла.
Не случайно, Аса-Гешл, главный герой саги «Семья Мускат», с юности и вплоть до последних страниц романа оказывается под влиянием философии Спинозы, которая в итоге и приводит его к полному жизненному и моральному краху. Сам Башевис-Зингер утверждал, что он лично очень быстро освободился от влияния Спинозы, но не стал освобождать от него Асу-Гешла исключительно потому, что ему хотелось воссоздать в романе мировоззрение и судьбу типичного еврейского интеллигента своего времени.
В то же время и спустя более шестидесяти лет, давая пространное интервью о своей жизни и творчестве американскому профессору Ричарду Бурджину, Башевис-Зингер будет довольно часто вспоминать «Этику» Баруха Спинозы, цитировать ее и основывать на ее положениях многие свои рассуждения. Так что можно сказать, что и он, как и его Аса-Гешл, пронес приверженность многим идеям этого философа через всю жизнь.
* * *Нужно ли говорить, что с того дня подбиравшийся к своему 13-летию Иче-Герц стал частым гостем в библиотеке на Новолипецкой улице.
К началу ХХ столетия значительный корпус русской и мировой классики уже был переведен на идиш, и будущий лауреат Нобелевской премии по литературе часами пропадал в читальном зале, поглощая книги Лермонтова, Гоголя, Толстого, Достоевского, Диккенса, а заодно учебники по математике, физике, астрономии.
Те книги, которые он не мог достать на идиш, он читал по-немецки. Тогда же Башевис-Зингер, видимо, начал осваивать и польский язык – чтобы читать польскую классику в оригинале и свободнее общаться на улицах.
В этот же период выявилась еще одна удивительная способность мальчика – его «врожденная грамотность». Многим профессиональным филологам хорошо знаком этот феномен: есть люди, которые уже в раннем возрасте, даже не будучи знакомы с правилами грамматики, никогда не сверяясь с ними, просто на основе прочитанных ими книг, пишут практически без орфографических и пунктуационных ошибок. Именно так писал Башевис-Зингер на идиш, и эта способность потом очень пригодилась ему в жизни.
К этому же периоду относятся, по всей видимости, и его первые литературные опыты. Точнее, если верить тому, что Башевис-Зингер пишет «В суде моего отца», первые стихи и короткие рассказы он начал писать еще в 1913 году.
Вне сомнения, этому способствовала сама атмосфера, царившая в доме. Книги – религиозные книги, разумеется, – считались в семье Зингеров высшей ценностью, а интеллектуальный труд – единственной достойной уважения деятельностью человека.
Сам Пинхас-Менахем Зингер тоже, как уже говорилось, по сути дела, был литератором – значительную часть своей жизни он писал книги, посвященные открытым им новым глубинам Торы и Талмуда. В годы Первой мировой войны, страшно стыдясь своего поступка, он утаил от жены 30 из 50 марок, присланных богатыми родственниками, чтобы оплатить набор своей новой книги. Ну, а когда старшие брат и сестра стали пробовать свои силы в литературе, то Иче-Герц тоже невольно заразился их страстью и начал таскать у отца из ящика чистые листы и исписывал их своими сочинениями.
Причем это занятие так увлекло его, что он прекращал сочинительство лишь на субботу, когда евреям категорически запрещено писать. Но при этом будущий классик с трудом дожидался исхода субботы, чтобы снова вернуться к тому, что он сам потом назовет «детским бумагомарательством».
* * *Если в духовной пище в уже занятой немцами Варшаве у Иче-Герца и в самом деле не было недостатка, то этого никак нельзя сказать об элементарных продуктах питания. Обедневшие евреи Крохмальной улицы больше не могли поддерживать своего раввина, да и, все дальше и дальше отходя от традиционного еврейского образа жизни, все меньше нуждались в его услугах. И в 1917 году на семейном совете было решено, что Батшева отправится вместе с двумя младшими сыновьями в Билгорай в надежде, что родственники не откажутся взять ее и детей на какое-то время на содержание. Сам же рав Пинхас-Менахем и старший сын Исраэль-Иешуа пока останутся в Варшаве и попытаются найти какой-то источник пропитания.
