Владимир Листенгартен - Рассказы
Надо сказать, что отец Бориса был участником Великой Отечественной войны, причем закончил он ее в Вене. Борис решил, если его спросят, сказать, что когда его отец в конце войны был в Австрии, он сошелся с какой-то еврейкой. Она родила ему сына, который сейчас живет в Израиле. Это и есть тот самый Илья, который, таким образом, приходится Борису сводным братом.
В ОВИРе никто ничего не спросил. И Борис, получив визы, со всей семьей благополучно улетел из Москвы в Вену, а оттуда через Италию в США.
Прошло полгода, и сестра Бориса, Соня, также решила ехать в Америку. Снова нужен был вызов из Израиля. Муж Сони, Вадим, связался со своим другом, Абрамом, который уже давно жил в Израиле. Тот сообщил, что лиц, носящих очень редкую среди евреев фамилию Вадима, в Израиле не нашлось, но он вспомнил, что Соня урожденная Нудельман и оформил вызов от женщины, Клары Нудельман.
Надо было подавать документы в ОВИР. И хотя Соня знала, что ее брата, Бориса, там не спросили о родственных связях с человеком, приславшим ему вызов, она также сочла целесообразным на всякий случай подготовиться к ответу на этот вопрос. Она решила рассказать аналогичную историю о том, что у ее отца в Вене была возлюбленная, которая родила ему ребенка. Но на этот раз ребенок был не мужского, как в случае с Борисом, а женского пола. В настоящее время эта женщина проживает в Израиле: это и есть ее сводная сестра Клара Нудельман.
Все прошло благополучно, хотя Соню в ОВИРе действительно спросили, кем ей приходится Клара. Но удовлетворились ее объяснением, что это ее сводная сестра. Как и откуда она попала в Израиль, никто не поинтересовался. Вскоре Вадим и Соня вместе с детьми были уже в Америке.
Но все родственники и знакомые, кто был посвящен в эту историю, долго вспоминали ее и смеялись, говоря о необыкновенной любвеобильности папы Бориса и Сони, который, имея в Баку жену и двоих детей, «как оказалось», совсем не скучал в Вене — какая-то еврейка там родила ему еще двоих детей — сына и дочь!
Воспоминания об Италии
Когда мы ехали в Америку, нам пришлось в течение семи месяцев жить в Италии. Многие эмигранты, находясь там, стремились любыми способами заработать деньги, которые, как мы все понимали, нам очень пригодятся в первые месяцы пребывания в Америке, когда надо будет учить язык, учиться водить машину, искать работу.
Из-за незнания итальянского языка и отсутствия разрешения найти легальную работу было невозможно. Некоторые, кто хорошо знал английский язык, устраивались переводчиками в опекавшие эмигрантов еврейские организации или преподавали на организованных для эмигрантов курсах английского языка.
Надо сказать, что в аналогичном положении были в Италии нелегальные иммигранты из стран Африки, в частности марокканцы. Многие из них зарабатывали на жизнь мытьем стекол машин на перекрестках.
Однажды ко мне подошел молодой парень, такой же эмигрант, как и я, и сказал:
— Я нашел один замечательный перекресток, который не занят марокканцами. Там одновременно могли бы работать — мыть стекла проезжающих машин — четыре человека, не хотите ли вы составить мне компанию?
— Да, конечно, с удовольствием.
На следующий день он снова подошел ко мне:
— Вы меня извините, что я вчера сделал вам такое предложение, мне только сегодня сказали, что вы доктор наук.
— Так вы считаете, что доктора наук кушать не хотят или им деньги не нужны? Какая разница, доктор наук или рабочий, здесь в Италии мы все равны, и я, конечно, составлю вам компанию и буду мыть машины.
Вообще-то я ошибался. Среди эмигрантов было немало людей, которые считали ниже своего достоинства заниматься чем-либо, кроме работы по своей специальности. Все эти инженеры, геологи, и другие специалисты, не говоря уже об экономистах, литераторах и историках, воображали, что по приезде в Америку их с распростертыми объятиями возьмут на работу и им не придется заниматься «грубым» ручным трудом. Они презирали тех, кто пытался как-то заработать в Италии, и проводили время на пляже в ожидании «гаранта» на въезд в США.
На следующий день мы сели в автобус и отправились на найденный этим парнем перекресток. Денег у нас было мало, и потому мы обычно билеты в автобусах не покупали, надеясь проехать «зайцами». Часто это удавалось, но иногда появлялись контролеры, которые заходили сразу в переднюю и заднюю двери автобуса, и тогда приходилось платить довольно большой штраф. Я иногда на всякий случай пробивал самый дешевый билет, то есть билет, рассчитанный на проезд двух-трех остановок: проверить, где именно я сел в автобус, было трудно. Иногда это помогало. Однажды ко мне подошел контролер:
— У тебя, конечно, билета нет, придется платить штраф!
— Почему нет, есть, — я протянул ему пробитый мною дешевый билет.
Контролер, безошибочно угадавший во мне эмигранта из СССР, был совершенно поражен. Через несколько дней, когда я вновь ехал в автобусе, в него вошел тот же контролер. На этот раз у меня не было даже и дешевого билета. Но, подойдя ко мне, он сказал своему партнеру:
— У этого хитреца всегда есть пробитый дешевый билет, пошли дальше.
И я благополучно проехал на автобусе, не заплатив штрафа.
Перекресток был «хороший», большое количество машин подъезжало к нему со всех четырех сторон. Перед светофором они останавливались, и у нас было около 50 секунд, чтобы пробежать вдоль ряда стоящих машин и предложить свои услуги. При этом удавалось вымыть стекла только у одной машины: зажигался зеленый свет, и вся кавалькада трогалась с места. Надо было быть хорошим физиономистом, чтобы сразу же определить, кто из водителей согласен, чтобы мы вымыли стекла в его машине, а кто нет. Ошибешься — время пройдет, машины тронутся, а ты не успел ничего сделать. Платили нам по-разному: чаще всего давали мелочь, реже — самую малую бумажную купюру — одну «миле лире», то есть одну тысячу лир (около 80 американских центов).
Надо сказать, что я выходил на эту «работу», несмотря на жару, одетый в пиджак, с завязанным на шее галстуком и в фуражке. Такой странный вид производил неизгладимое впечатление на водителей: им часто было просто неудобно дать за мою работу меньше одной «миле лире». Однажды на перекрестке появилась машина «Судзуки», в которой сидели две молодые девушки. Они мне заплатили пять «миле лире». В дальнейшем, когда я замечал появление этой машины, я сразу направлялся к ней. К сожалению, это происходило не часто.
К концу «рабочего дня» в кармане пиджака накапливалось очень много мелочи. Везти ее домой было нецелесообразно. Я заходил в расположенный неподалеку ресторан, где просил официантов поменять мне мелочь на крупные купюры. Дни бывали разные: иногда удавалось заработать больше, а иногда меньше. В последнем случае я добавлял к дневному заработку уже имевшиеся у меня деньги с тем, чтобы получить вожделенную бумажку в пятьдесят «миле лире».
