Александр Бондаренко - Денис Давыдов
Как раз по этому поводу Александр Сергеевич и писал своему другу (это письмо сохранилось лишь в «брульоне», как тогда именовали черновики): «Ты думал… что твоя статья о партизанской войне пройдет сквозь ценсуру цела и невредима. Ты ошибся: она не избежала красных чернил… Право, кажется, военные ценсоры марают для того, чтоб показать, что они читают…»[567]
Да и в литературной среде тогда уже происходили существенные перемены, чему свидетельством очередное письмо Дениса Вяземскому:
«Ты пишешь, что ждешь, как отзовутся о стихотворениях моих журналисты. Видно, стихи мои им не по вкусу, ибо все молчат о них, кроме Воейкова. Бранить совестятся, а хвалить совестно, потому что нечего. Вы, господа, друзья и собутыльники мои с юности моея, вы ослеплены на их счет оттого, что вы глядите на них не так, как на произведения словесности, а как на воспоминания очарований протекшей вашей молодости. Каждый стих, каждая рифма стихов моих напоминает вам ваши 18, 19, 20 лет. Вот отчего они вам так по сердцу…
Как же думать, чтобы стихи мои нравились какому-нибудь Каченовскому, Полевому и другим литераторам и профессорам так, как они вам нравятся? Эти парики никогда не принадлежали артели нашей, и потому стихи мои, разоблаченные от воспоминаний, представляются им во всей наготе посредственности. Но будь те же стихи написаны на скамье аудиториата, в табачной лавочке уездного городка Курской губернии, в шинке лучшего полпива, тогда и Каченовский{179}, и Полевой{180}, и Мерзляков{181} (если бы здравствовал) расхвалили бы их, как вы теперь хвалите те, которые написаны были между вас в дни нашей общей весны, в дни наших волокитств, наших сердечных радостей и страданий, честолюбивых надежд и пиров разливных и дружеских»[568].
Приходится констатировать, что из некоего изящного дворянского занятия — или даже развлечения — литература все более становилась «разночинной» работой, отражавшей заботы, интересы и философию стремительно укреплявшегося «третьего сословия». Тематика «гусарских стихов» была просто чужда новым литературным критикам — особенно ярко это проявится в 1860-е годы. Но пока еще «разночинная» критика — в лице ее «вождя» «неистового Виссариона», как называли современники В. Г. Белинского, — относится к Денису Васильевичу не просто положительно, но даже с пиететом. В своих «Литературных мечтаниях», весьма изящном обзоре современной литературы, критик сравнивает Дениса Васильевича с Николаем Михайловичем Языковым, поэтом уже другого, более молодого поколения:
«Языков и Давыдов имеют много общего. Оба они примечательные явления в нашей литературе. Один — поэт-студент, беспечный и кипящий избытком юного чувства, воспевает потехи юности, пирующей на празднике жизни, пурпуровые уста, черные очи, лилейные перси и дивные брови красавиц, огненные ночи и незабвенные края,
Где пролетела шумно, шумно
Лихая молодость его.
Другой — поэт-воин, со всей откровенностью, со всем жаром неохлажденного годами и трудами чувства, в удалых стихах рассказывает нам о проказах молодости, об ухарских забавах, о лихих наездах, о гусарских пирушках, о своей любви к какой-то гордой красавице. Как тот, так и другой нередко срывают с своих лир звуки сильные, громкие и торжественные; нередко трогают выражением чувства живого и пламенного. Их односторонность в них есть оригинальность, без которой нет истинного таланта»[569].
Однако прошло совсем немного времени, и на Дениса обрушился шквал критики — не только литературной, но и, так сказать, общественной, от тех «злых языков», что, как нам известно, «страшнее пистолета». Дело в том, что Давыдов рискнул затронуть категорию людей, именуемую «либералами», — а что за нападки на либералов нужно строго наказывать, мы уже говорили.
Замечательный мемуарист и высокопоставленный чиновник Филипп Филиппович Вигель, некогда — арзамасский Ивиков Журавль, с тонкой иронией писал в так называемом «Письме к приятелю в Симбирск», точнее — эссе «Москва и Петербург»: «За Красными воротами существовал отель-Левашов, предмет всеобщего уважения, который не в шутку называли отель-Рамбулье. Общество его состояло из русофобов, а еще гораздо более из русофобок. Денис Давыдов, почти с ребячества вступивший на военное поприще в Петербурге, проведший большую часть жизни на биваках, под шатрами и по обстоятельствам поселившийся в Москве, не мог равнодушно смотреть на это поганое гнездо, где, как говорит он, России та́ска, да какая! Как забыть стихи его по сему предмету, в которых так забавно и остроумно выставляет он заговорщицу-блоху с мухой-якобинкой и старую девку-стрекозу, и маленького аббатика с маленьким набатиком»[570].
Давыдовское стихотворение называлось «Современная песня». Начиналось оно так:
Был век бурный, дивный век,
Громкий, величавый;
Был огромный человек,
Расточитель славы.
То был век богатырей!
Но смешались шашки,
И полезли из щелей
Мошки да букашки.
Всякой маменькин сынок,
Всякой обирала,
Модных бредней дурачок,
Корчит либерала…[571]
Рекомендуем внимательно прочитать все это стихотворение — очень уж оно современно звучит! Удивительно даже…
Однако, задев «мошек да букашек», Денис Васильевич разворошил «осиное гнездо». Как это обычно бывает, неназванные герои начали себя узнавать и возмущаться: мол, мы совсем не такие, автор на нас клевещет!
Андрей Иванович Дельвиг, инженер-генерал и кузен «лицейского» Дельвига, вспоминал:
«В конце декабря… я получил от… П. Я. Чаадаева альманах на 1839 год, в котором была помещена известная лебединая песнь партизана поэта Давыдова. Он осмеивал тогдашнее Московское общество. В этой песне, между прочим, были следующие стихи:
Маленький аббатик,
Что в гостиных бить привык
В маленький набатик.
В присланном мне экземпляре Чаадаев написал против этих стихов: „это я“.
Чаадаев постоянно посещал французские представления, которые бывали два раза в неделю: по средам и субботам. Он никогда не отходил от своего кресла и всегда ожидал, чтобы к нему подходили, но в этот вечер изменил этому строго соблюдаемому правилу. Увидав меня в другом ряду кресел, он немедля подошел ко мне и заговорил о стихах Давыдова с неудовольствием. Они вообще были дурно приняты Московским обществом, которое находило неприличным смеяться над теми, которые находятся на дурном счету у правительства, и тем как бы стараться ему подслужиться»[572].
